— Что скажет заведующий фермой? — спросил Мансур.

— Не скажет! Ахметгарей — он у нас осторожный, первым в лужу не ступит, пусть сначала другие замочат ноги, — пошутил кто-то.

Но на этот раз Ахметгарею не удалось отмолчаться. Он нехотя поднялся на ноги.

— Сиди, сиди! — хохотнул тот. — Потолок заденешь...

Человек с непомерно широкими плечами, кряжистый, но ростом чуть выше подростка, Ахметгарей равнодушно оглядел присутствующих и каким-то бесцветным сонным голосом произнес:

— Не знай, не знай, товарищи, погнавшись за лисицей, как бы зайца не упустили...

— Вот-вот! Он ведь и жену себе выбрал не сам, а это... на вкус соседа, — снова засмеялся шутник.

— Еще раз тронешь жену, по шее получишь, — беззлобно ответил Ахметгарей. — А насчет коров надо с райкомом посоветоваться.

— Ишь какой умный! — не выдержал Хайдар. — Хочешь свою заботу на райком взвалить? С больной головы на здоровую?.. Может, прямо у Москвы разрешения просить, а? Нет, брат, пан или пропал, сами будем решать! Если товарищ Кутушев скажет, то завтра же составлю список желающих разобрать коров по дворам. Народ, думаю, не будет против.

— Афарин[10], наконец-то головой стали думать, а не сидячим местом! — поддакнул ему старик Шарифулла.

Но не сдавался и Ахметгарей:

— Не знаю, узаман[11], Кутушев-то как бы партбилета не лишился...

— А ведь, к слову, ты и сам партийный человек! Готовься вместе со всеми нести ответственность.

Мансур, конечно, понимал, что дело это не совсем чистое. При желании припишут и нарушение устава, и подрыв колхозного строя. Такие, как Зиганша, уже теперь горло дерут, хотя не о колхозе у них болит голова, а свое боятся упустить. Им привычнее старые порядки, а вернее сказать — беспорядки. Но скот-то надо спасать. Если большинство колхозников поддержит правление, то разве постановление общего собрания не приобретает силу закона? Вот что надо обдумать хорошенько и обосновать. Нелишне будет разузнать, как поступают соседи в таких случаях...

Пока активисты судили-рядили всяк по-своему, Мансур прислушивался к слитному гулу спорящих голосов и старался уловить, куда склоняется правление. Полного единодушия не было, потому он, подняв руку, прервал обсуждение:

— Ну, что же, каждый высказался, остается все это обдумать. Тут, я вижу, рубить сплеча нельзя... А тебе, Ахметгарей-агай, надо привести в божеский вид фермы, ну, хотя бы крыши подлатать, стены обмазать глиной...

— Чтобы звезд не видно было! — поддакнул Хайдар.

— И прошу вместе с бухгалтерией подготовить расчет кормов. Но главное, повторяю, ремонт.

— Раз такое распоряжение даешь, может, и с материалами поможешь? Бревна, доски... — нахмурился Ахметгарей.

— Просил один у нищего копейку... Сам знаешь, нет у нас материалов. Перемещай телят в большой коровник, утепли его. Временно, конечно. А там, глядишь, к весне и бревна, доски появятся.

— Выходит, коров-то раздаем все же? Гляди, Кутушев, как бы на ровном месте не споткнулся! — все не унимался Зиганша.

Мансур не стал спорить с ним, бросил не глядя:

— Посмотрим... — и перешел к следующему вопросу: — Еще одно больное место — лошади. Предлагаю: с завтрашнего дня вывести всех лошадей из оглобель, поставить на отдых. Ведь что происходит? Оба бригадира, заведующий фермой, заместитель председателя боятся шагу сделать пешком, а некоторые держат лошадь на своем дворе как собственную. Прекратите это безобразие! На ферме и для хозяйственных нужд колхозников есть быки.

— Не знай, не знай, председатель, не сильно ли вожжи натягиваешь? — выразил сомнение Ахметгарей.

И Зиганша тут как тут:

— Здесь тебе не фронт, товарищ Кутушев, чтобы приказы такие давать! Какой авторитет у пешего руководителя?

— Фронт вспомнил?! — не удержался Мансур, стукнул кулаком по столу, но опять, в который уже раз, прикусил язык, не бросил ему в лицо тот камень, что жег ладонь. Посмотрел на притихших активистов и поспешил добавить: — Нынче другой у нас фронт — трудовой.

Все же Зиганша, видно, почувствовал опасность.

Втянул голову в плечи, пробормотал примирительно:

— Я — что? Я как другие...

Но другие, особенно те, на чьи права покушался председатель, подняли шум: мол, попробуй походи по аулу, это тебе не один раз пройтись, а целый день на ногах. Но и Мансур не хотел сдаваться:

— Нет, товарищи, надо кончать с самоуправством! Если лошадям не дадите отдых, это аукнется на весеннем севе. Не от хорошей жизни я иду на такую строгость.

— Давно бы так. Где теперь прежние лошади. Одни старые клячи да опаршивевший молодняк, — поддержал его Хайдар.

— Словом, если по делам колхоза в район ли ехать, на МТС ли, пожалуйста, запрягайте, но каждый раз с моего разрешения! Нет меня — просите у заместителя. Слышь, Шарифулла-агай? Без этого никому лошадей не давать!

Старик, довольный, закивал головой...

О крутом разговоре на правлении уже на другое утро знал весь Куштиряк. Люди радовались, что, может быть, наконец-то воцарится порядок в колхозе, прижмут хвост разные бездельники и хапуги. Но были и такие, кто привык в мутной водице рыбку ловить, — те обвиняли нового председателя в чрезмерной строгости, незнании положения дел и установившихся в ауле обычаев. И пошла плясать губерния!

На ферме его обступили доярки.

— Что же, закрывается ферма? — спросила Фагиля, жена Хайдара. — Нет, говорю, не закрывается, а бабы не верят.

— Из старых уст — новые вести! Кто сказал такое?

— Да вот говорят... Зиганша сказал...

Доярка по имени Зайтуна сразу в слезы:

— Скажи на милость, как мне прокормить трех сирот, если трудодни не зарабатывать?

Еле успокоил их Мансур. Говорил, что даже если часть коров отдадут на зиму колхозникам, доярки без дела не останутся, кто за телятами будет ухаживать, кто за яловыми коровами или овцами.

Между тем начались холода, и Мансур бросил все силы на ремонт коровника и овчарни, на подвоз сена.

Про себя он уже окончательно решил с дойными коровами — раздать по дворам и велел Хайдару исподволь узнавать, кто из колхозников готов к этому. Учитывалось не только желание, но и возможности каждого.

Созвали общее собрание, зачитали, затвердили протоколом список желающих разобрать на зиму коров, а на другой день развели животных по дворам, под ответственность каждого хозяина.

К удивлению Мансура, районное начальство закрыло глаза на это новшество. Только председатель райсовета при встрече как-то загадочно подмигнул ему и обронил будто невзначай: «Сам знаешь, победителей не судят, а побежденных бьют. Смотри же!..» Правда, еще Замлиханов, который был уполномоченным на отчетном собрании в Куштиряке и с тех пор волком глядел на Мансура, столкнувшись с ним в райкоме, пригрозил ему: «Слышал, слышал о твоем... так сказать, почине. С огнем играешь!»

Огонь ли, вода ли бурлящая, искать брода было поздно. Дело сделано. Да и других забот у председателя — не счесть. Надо вывозить остатки поставок, ремонтировать сельхозмашины, амбары, наладить сбор золы. Уходит Мансур из дома с первыми петухами и приходит чуть не в полночь. Еще на крыльце снимает сапоги, чтобы не разбудить стуком спящих, на цыпочках проходит в комнату. Но жена, как всегда, не спит, дожидается его.

— Ах, Мансур!.. — вздыхала Нурания, вкладывая в это восклицание всю свою любовь и тревогу за потемневшего от ветра и холода, похудевшего за последний месяц мужа. — Что же теперь будет...

— Не беспокойся, душа моя, я ведь куштиряковский, значит, двужильный! Да и Мансур мне имя, то есть «победитель»! — смеялся Мансур, нехотя проглатывая разогретый в который раз ужин. — Перезимуем эту зиму, и вот увидишь, все наладится, все по-другому пойдет, — то ли ее успокаивал, то ли себя подбадривал.

Как раз в эти суматошные, без сна и отдыха, дни стало известно, что Нурания беременна. Радости Мансура не было предела. Теперь он даже в самые горячие дни старался выкроить несколько минут, чтобы забежать в медпункт, справиться о состоянии жены. Нурания же о нем беспокоилась: