— И это ведь не все, мой друг, — Ринат себе позволил некоторую фамильярность, чувствуя, что «контакт есть». Купец явно попал на крючок, что было совсем не удивительно. Ведь, показанный ему товар был поистине первоклассным. — А что вы скажете об этом?
С видом великого иллюзиониста-мага Ринат вытащил из своего кожаного портфеля небольшую чайную пару из фарфора. Едва это изящное изделие светло-голубого цвета, расписанное золотыми драконами, оказалось на поверхности стола, армянин перестал дышать. Из него, казалось, все кости вынули.
— Святые угодники… Исусе Христе… — залепетал Аветисов, судорожно цапая себя за нос. Видимо, своим глазам не верил. — Настоящий китайский фарфор… Как же такую красоту удалось достать? Нам же такое дерьмо привозят, что и смотреть страшно.
Все. Купец точно «поплыл». Теперь это стало уже особенно ясно. Его можно было брать голыми руками.
Следующие несколько часов они проявили в особо яростном споре об условиях будущего партнерства. Аветисов оказался достойным сыном армянского народа, цепляясь буквально в каждую букву договора. Настоящий бойцовский пес, на которого не повлиял ни возраст, ни сильно лишний вес. Они ругались, громко орали друг на друга, размахивали руками, плевались, стучали кулаками по столу. Никто не уступал ни на йоту! Армянин, почуяв сумасшедшую выгоду, хотел, ни много ни мало, половину всей прибыли и совершенно эксклюзивное право на продажу такого рода товара. Ринат же был не готов столько отдавать этому хапуге.
— Это же несусветные деньги! — Ринат очертил рукой круг вокруг себя, показывая, насколько большой могла быть прибыль. — Половина всей прибыли! Ведь этот товар могу достать только я и никто другой!
— И что, мой друг? — не сдавался купец, тряся носом, багрово-красным от постоянного его почесывания. Он то и дело вставал из-за стола и патетически взмахивал руками, словно призывая Господа в свидетели своего терпения. — А как же мои затраты⁈ Я же тоже должен вложиться: в охрану, в склады, в магазины, в перевозку. Вы же меня по миру пустите!
В какой-то момент, когда все это стало переходить всякие границы, Ринат уже хотел согласиться на условия армянина. Только он вовремя заметил, как хитро блеснули глаза Аветисова. Тут же стало ясно, уступать было нельзя. Иначе можно было потерять всякое уважение. Как ему будут доверять, если он не блюдет свою выгоду⁈
Лишь к вечеру, когда Ринат самым натуральным образом взмок в своем дорогом костюме, закончилось это испытание. Красные от пережитого, со сверкающими глазами, они пожали друг другу руки и подписали оба экземпляра договора.
— Уже через неделю жди первые поставки, — перед уходом произнес Ринат, пряча свой экземпляр договора в портфель. — Сначала привезут шелк. Думаю, будет десять — двенадцать тюков шелка. Посмотришь на качество, покажешь родным и знакомым. Тоже пусть поглядят. Еще через пару дней привезут вторую партию — уже тюков сорок-пятьдесят. Связь будем держать через Исаака… А теперь вынужден откланяться. Я и так слишком долго пользовался вашим гостеприимством.
Едва вышел на улицу, Ринат глубоко вздохнул и только после этого с чувством сплюнул.
— Ну, купчина, настоящий зверь, просто всю душу вынул! Торговаться с таким просто смерть… Эх, все планы мне нарушил. Думал, за пару часов с ним разберусь и пойду дальше… Ночь почти уже. Дятел, б…ь! — в сердцах буркнул Ринат, явно намекая на выдающийся нос-клюв армянина.
Дело было в том, что ближе к полудню завтрашнего дня ему нужно быть примерно в пятидесяти верстах отсюда. Как ему сообщили доброжелатели, именно в тех местах завтра будет прогуливаться один человек, с которым ему нужно было обязательно поговорить.
—… Вот же, Саня Пушкин, сукин сын, с яйцами оказался! Снова на Кавказ приехал. А говорили, что способен только смешные и язвительные стишки писать. Красавец… Нужно с ним обязательно покалякать. Такой человек нам нужен.
Ринат прибавил шаг. Нужно было быстрее попасть к своим людям, чтобы начать подготовку к «спектаклю». Встречу с Пушкиным следовало обставить по всем правилам театрального искусства: с искусными актерами, грамотной речью, продуманным сюжетом и, естественно, с декорациями. Только так можно было произвести на поэта нужное впечатление и настроить его на нужную для него волну.
—…Пушкин, насколько мне рассказывали, довольно впечатлительная натура. Собственно, поэт, а они все такие. Словом, будем давить на эмоции, — бормотал он, прокручивая в голове многочисленные задумки. Суть спектакля была совершенно проста: русский офицер спасся от диких абреков с помощью своего кунака-горца. Все герои у него уже были мобилизованы и «заряжены» на действия. На роль одного из главных героев — попавшего в плен русского офицера — нашел одного поручика, честного, лихого малого, сильно проигравшегося в карту. Уплатив долг, Ринат договорился с ним о помощи. Мол, нужно разыграть одного гражданского штафирку, который жизни не знает. Небольшой спектакль ему показать, словом. — Мы вдвоем с раненным офицером будем во весь опор скакать, убегая от диких абреков. В конце концов, спасемся и, совершенно случайно, окажемся в непосредственной близости от Александра Сергеевича Пушкина. Посмотрим, что из этого всего выйдет…
Вышло. Мы с Пашкой, а точнее с Павлом Ивановичем Комариным, поручиком одного из полков, дали стране такого угля, что сам Стаханов бы обзавидывался! Весь спектакль прошел в лучших голливудских традициях.
…Едва наблюдатель дал сигнал, махнув небольшим белым флажком, как Ринат стеганул своего жеребца.
— Держись, Пашка, крепче! — перекрикивая ветер, кричал Ринат сидевшему за его спиной офицеру. Тот в ответ тоже что-то крикнул, но ветер унес его слова. — Понесла-а-а-ась, б…ь!
Черный жеребец с двумя седокам стрелой несся по горной дороге. За ними на расстоянии версты во весь опор скакало десятка два всадников, размахивавшие шашками. Слышались гортанные выкрики, стрельба из ружей.
— Пашка, тоже пали из пистолетов! Пали, говорю, черт лохматый, чтобы натуральнее было! — орал Ринат, не оборачиваясь назад. — Стреляй, стреляй, нас скоро видно будет!
Гонка с преследованием вышла на загляденье: стрельба, белые клубы порохового дыма, взмыленные лошади, страшные крики. Создавалось полное впечатление, что непокорённые абреки вот-вот настигнут бедных беглецов.
— Почти добрались! А теперь ори, Пашка! Ори говорю, что есть силы! Пусть нас все услышат! — пинал Ринат локтем седока сзади. Сейчас начиналась кульминация спектакля. Примерно в двух верстах от них виднелось двое всадников — казак в папахе и штатский в гражданском костюме.
Чем ближе оказывался Пушкин со своим спутником, тем лучше и реалистичнее играл Ринат. Стегал плетью своего жеребца, выкрикивал оскорбления, махал саблей. Выглядел героем, непобедимым и божественным Ахиллесом, не меньше.
Когда же они приблизились, Ринат заставил коня встать на дыбы, словно тот чего-то испугался. Оба наездника кубарем полетели вниз, но тут же поднялись и начали яростно отстреливаться. делали залп из ружей, перезаряжались и снова стреляли. Орали, как безумные.
— Мы спасены, — закричали они, едва преследователи повернули обратно. Начали обниматься, словно только что избежали смертельной опасности. — Спасены, спасены!
Потом повернувшийся Ринат «совершенно случайно» замечает стоявшие у скалы Пушкина и казака с ружьём наизготовку. Так и началась вторая часть марлезонского балета.
Поэт в своем сюртуке, коротком плаще и длинном цилиндре, который все время придерживал рукой, выглядел совсем растерянным. То и дело пытался оглянуться, видимо абреков опасаясь.
— Сударь, сударь… Что с вами случилось? — подошёл он к Пашке, вроде как без сил упавшему на камни. — Вас преследовали?
Ринат незаметно подмигнул офицеру. Мол, начинай рассказывать сказку про свое избавление из страшного плена, про горца-кунака, ставшему ему братом, погоню и жестоких преследователей.
… Красивая история получилась. Паша под конец так раздухарился, что даже кое-что от себя добавил. Ввел, так сказать, любовную линию. Поведал про красавицу черноволосую горянку Беллу, что влюбилась в него без памяти и пыталась спасти его от неминуемой любви. Похоже, вдохновение офицер черпал из своего то ли удавшегося, то ли, наоборот, неудавшегося любовного опыта. Больно уж живая, натуральная история у него выходила. Точно с кого-то близкого списывал. Так живо страдания влюблегных описывал, что слушавший казак даже расчувствовался. Мол, больно жалостливо его благородие рассказывает, слезу даже прошибает у простого человека. Чесно говоря, Ринат тоже едва не прослезился от рассказанного.
