В селение они влетели под громкий аккомпанемент мальчишеских голосов, как раз выходивших из мяктебя при мечети. Разновозрастная ребятня кричала на разные голоса, тыча во всадников пальцами.
— Чужак! Шпион! Шпион! — кто-то даже камень запустил в пленника. — Лазутчик!
Вачу скинули с жеребца и поставили лицом к собиравшейся толпе. Худжиев, выразительно помахивая пистолетом, обошел вокруг пленника. После повернулся к людям.
— Люди, кто знает этого человека? Может кто-нибудь видел его раньше? — крикнул Аслан, показывая на пленника. — Он стрелял в Куреш-абзине, в после что-то вынюхивал здесь. Может про наше жилье-былье узнать что хотел. Знает его кто-нибудь? А ты выпрямись. Выпрямись, сказал! Что сгорбился?
Столпившиеся люди молча разглядывали мужчину. Подслеповато щурились старики с кривыми клюкам и в руках, качали головами свободные от службы и работы воины, шепталась пацанва. Никто не мог узнать в Ваче местного. Слишком уж много прошло времени. Да и как в нем было узнать того угловатого худощавого юношу, что много-много лет назад ушел из селения пытать воинского счастья? Никак! Разве только мама, что его выносила, могла бы узнать сына. Только не было уже ее в живых.
— Кто-нибудь узнал этого человека? Ну? Никто, значит. Тогда пусть в яме посидит, — Аслан уже было развернулся, как кто-то из собравшихся привлек его внимание. — Лейла? — удивился он при виде медленно приближавшейся женщины в темном платье и платке. Высокая с гордо поднятой головой, она не шла, а плыла подобно белой лебеди. — Что тебе Лейла?
Она словно не слышала его. С окаменевшим, ничего не выражающим, лицом женщина шла к пленнику, с которым тоже происходило что-то очень странное.
— Лейла… — едва слышно шептал Вача, чувствуя, как у него подкашиваются ноги. На спине выступил липкий пот. Накатило странное, уже данным давно забытое чувство. — Неужели это ты… Лейла, ты…
Слова застревали в его горле. Он снова и снова пытался произнести ее имя, но у него ничего не получалось. Господи, это же она! Его маленькая Лейла, его тростиночка. Ручки тоненькие, сама худенькая, глаза только огромные. Маленькая. Казалось, коснёшься ее пальчиком, и она растает или ветром ее сдует.
— Посмотри мне в глаза, воин, — в голосе женщины звучала сталь, а взгляд словно пронзал насквозь. Такую не согнуть, сломать если только. — Вача… — все-таки голос дрогнул. Она тоже узнала того, кому доверяла свои тайны и делилась своими мечтами в далеком-далеком детстве. — Ты все-таки возвратился, как и обещал… Как же ты долго шел.
Никого больше вокруг них не существовало: ни жителей, ни подозрительного сотника милиции, ни галчат-мальчишек. Остались лишь одни они, как и два десятка лет назад. Давно-давно, точно так же, как и сейчас, они стояли вдвоем и молча смотрели друг на друга. Потом начали одновременно говорить, быстро-быстро, захлебываясь и перебивая друг друга. Тоненькие девичьи пальчики тонули в ладонях парнишки. Она клялась, что дождется; он обещал, что обязательно вернется с богатым калымом и возьмет ее в жены.
— Да, Лейла, я вернулся, — грустно улыбнулся воин, скользя глазами по столь милым его сердцу чертам лица. — Только пришел с пустыми руками. Что было, не хранил; все спускал до самого последнего акче. Только клинок из дамасской стали остался. Вот и все мое богатство. А ты как?
Женщина в ответ тоже улыбнулась. Правда, в ее глазах так и сквозило печалью и тоской. Очень нелегко было сначала распрощаться со своим прошлым, а потом вновь встретиться с ним лицом к лицу.
— Одна я, Вача. Отец с матерью давно уже ушли к Всевышнему…
Едва она замолчала, как у воина вспыхнули надеждой глаза. Неужели она все это время ждала его. Вача боялся поверить в эту мысль.
Но долго этот разговор продолжаться не мог. Ведь они были не одни. Вокруг них стояли десятки человек.
-…Лейла! Лейла! — едва не кричал Аслан Худжиев, путаясь достучаться до женщины. — Ты узнала его?
Та развернулась и вытянула руку в сторону связанного пленника.
— Это Вача Шатоев из тейпа Сатой. Его семья и все предки веками жили в нашем ауле, — громко проговорила она. — Северную башню построил его тейп еще тысячу лет назад.
По толпе жителей пошла волна. Старики, стоявшие спереди, подались вперед, желая лучше рассмотреть пленника. Зашептались женщины, закрытые платками головы которых выглядывали из толпы.
Наконец, Вачу узнали. Стали раздаваться гортанные голоса, в пленника начали тыкать пальцами. Кто-то вспоминал его отца, деда, деда его деда. Заспорили о древности рода.
— Как так свой? — недоуменно пробормотал Аслан, развязывая руки пленника. — И что теперь, совсем отпускать?
В этот момент за его спиной раздалось негромкое покашливание. Тут же вокруг них стихли все звуки: ни шептали, ни кричали, ни сопели. Кажется, люди даже дыхание затаили.
Из-за спины Аслана вышел высокий человек в темной строгой черкеске, голову которого украшала большая кипельно белая чалма. Взгляды людей скрестились на нем, словно он был источников всего сущего для них.
— Шамиль… Шамиль… Шамиль… — побежал между ними восторженный шепоток. — Имам Шамиль…
Имам взмахнул руками, привлекая к себе внимание.
— Не надо шуметь братья. Сейчас во всем разберемся. А вы расходитесь, расходитесь. Дел у нас невпроворот, — имам остановился рядом с Вачей, и смерил его взглядом. — Поговорим.
Имам Шамиль, не оборачиваясь, двинулся в сторону того самого стеклянного дома, который называли иноземным словом «теплица». Следом держался Вача.
— Много я о тебе слышал, Вача. Разное рассказывают… Мол, храбрый ты до безумия; в сражении в тебя, словно страшный дух вселяется. Рубишься так, что враги от тебя шарахаются, — Вача, слушая, хмурился. Правда это была. Едва в его руке оказывалось оружие, на него накатывалось самое настоящее безумие. В таком состоянии он ни своих, ни чужих не различал. Любой под удар его клинка попасть мог. — Еще говорят, что ты никогда не предаешь. Верный, как пес. Видно, поэтому и гол, как сокол. Так?
Вача опустил голову. Что тут скрывать? Кому давал он клятву, того и держался. Только такое не сильно в почете в его ремесле. Большое богатство любит изворотливых и хитрых. С верными и твердолобыми деньгам совсем не по пути.
— Хватит по свету шастать Вача. Бродишь, как неприкаянный, а у самого ни кола, ни двора. Что ты там ищешь, воин? Свободы, богатств или может смерти? Что молчишь? Здесь твоя судьба, твой дом и твоя семья, — глубокий голос имама успокаивал, внушал доверие и уверенность. Этот голос хотелось слушать и слушать. — Ты здесь должен быть… на земле своих предков.
Тяжело вздохнув, Вача остановился. До стеклянного дома оставалась всего пара шагов.
Он поднял голову к небу, затянутому свинцовыми облаками. Задержал взгляд на верхушках скал, потом — на массивных сторожевых башнях. Все здесь было таким родным, пусть и чуть подзабытым, что сжималось сердце. Вача почувствовал, как накопившееся за долгие годы напряжение готовилось вырваться наружу. Господи, как же он соскучился по всем этим местам.
— Эх, Вача шляешься на чужбине. Все и всех позабыл… Ты лучше посмотри, как все здесь поменялось. Пошли со мной. Посмотришь своими собственными глазами.
Имам открыл стеклянную дверь теплицы и пропустил вперед бывшего пленника.
— Это теплица, стеклянный дом для выращивания овощей и фруктов, Вача. Уже больше двух десятков таких теплиц построено в соседних селениях. Совсем скоро на столе в каждой сакле будут свежие овощи. Дети станут меньше болеть, — имам махнул рукой на аккуратно подвязанные огуречные плети, богато усыпанные зелеными плодами. Рядом тянулись к верху метровые кусты томатов, украшенные аппетитными красными шарами. — Попробуй, Вача! Сорви и попробуй! Это помидор.
Вача нерешительно сорвал небольшой томат, осторожно, с опаской, надкусил его. Потом еще раз. На лице появилась робкая улыбка. Вкусно оказалось.
— Это лишь начало, Вача. Скоро все станет по-другому. Люди совсем забудут о голоде. Бездомные абреки перестанут грабить караваны. Торговцы людьми забуду дорогу на Кавказ, — с жаром продолжал имам Шамиль, увлекая Вачу из теплицы наружу. — Ты со мной?
