Фюрер хмыкнул.

— По правде говоря, тут больше подводных камней, чем их видно с поверхности. Русские в союзниках — это, как мне кажется, еще хуже, чем русские во врагах. С ними, с их отсталой армией, устаревшей техникой, с их коррупцией, бардаком и халатностью хлопот будет больше, чем во время войны…

Тут мне захотелось рассказать ему и о красном флаге на рейхстаге, и о Гитлере, который так и не стал художником, и о хреновых русских танках, которым просто не было числа… Но я выбрал более нейтральный ответ.

— Не стоит недооценивать русских, герр фюрер.

— Ладно, не буду. Но то, что вы предлагаете… это все равно фантастика.

Я покачал головой:

— А вот ни капельки. Это уже делали не раз, причем еще в седую старину. Помните, от кого вермахту достались в наследство кресты на знаменах? Чем то, что я предлагаю, отличается от крестового похода?

— А сейчас слово предоставляется делегации Рейха. Прошу вас, герр фон Дойчланд.

Я встал, одернул полы пиджака, и подошел к микрофону на трибуне.

— Благодарю вас, господин председатель. Дамы, господа… мы тут собрались, чтобы решить срочные важные проблемы, но я позволю себе начать издалека, поскольку проблема стара и срочно ее решить не получится… Здесь, в Лиге Наций, собралось все разнообразие культур, народов, обычаев, устремлений, точек зрения, религий Старого Света… Как вы полагаете, что объединяет всех нас? В чем едины и германец, и русский, и азиат, и даже самый последний негр в Африке? Что общего между католиком, протестантом, православным, шиитом, суннитом, буддистом и синтоистом? Что объединяет и демократа, и монархиста? Я скажу вам. Желание мира, которое сидит в ком-то глубже, в ком-то на поверхности — но в каждом из нас. Любой хочет, по большому счету, одного: мира сегодня и уверенности в том, что завтра будет лучше или хотя бы не хуже. Все мы в плену языковых барьеров, государственных границ, амбиций и устремлений — и это заставляет нас враждовать или даже воевать. Но задумайтесь: почему мы заключаем перемирия, ведем переговоры, подписываем соглашения о правилах войны, обращения с военнопленными, договариваемся о запрете или даже в одностороннем порядке отказываемся от использования самых жестоких видов оружия? Ответ прост: мы люди, и мы дорожим нашей человечностью. Даже занимаясь самым бесчеловечным занятием на свете — войной — мы пытаемся хоть как-то ее очеловечить, сделать менее разрушительной. Каждое перемирие — это шаг. Каждый обмен военнопленными — это шаг. Каждый запрещенный вид оружия и каждое ограничение ведения войны — это шаг. И вот так, шаг за шагом, мы карабкаемся наверх по крутой лестнице эволюции, туда, где уже не будет войн и братоубийства. В каждом из нас живет вера в то, что однажды мы все-таки заберемся туда и оставим все ужасы насилия и братоубийства внизу, во тьме прошлого.

Я перевел дыхание и обвел зал взглядом: слушают. И вроде бы даже внимательно.

— И вот тут я подхожу к теме нашей встречи здесь и сегодня. Ацтеки. Наше желание мира и вера в светлое будущее — это то, что отличает нас от них. Они, в отличие от нас, никуда не карабкаются, все, что ими движет — это желание ублажить их кровожадных богов сердцами, вырванными из груди жертв. Взгляните на нас и вспомните, что пятьсот лет назад мы были ничем не лучше их — но где мы сейчас? Мы уже не ведем войны за землю и жизненное пространство, предпочитая отгородиться друг от друга меньшими державами-сателлитами, и вся наша борьба заключается в перетягивании тех или других стран в свой альянс. Русские больше не ходят в атаки с криками «За царя и отечество!» — они тихой сапой перекупают подешевке тут и там то, что наши союзники получают от Рейха, и пытаются продать им то, что они купили бы у нас, таким образом воруя заказы у предприятий Рейха. Война никуда не делась, но перешла из военной плоскости в экономическую… Посмотрите на наши религии — пятьсот лет назад они были ничуть не лучше, чем ацтекская, но прошло время, и теперь священники учат нас любить других людей, а не тыкать в них вилами за то, что те не в ту сторону крестятся. Время идет — мы меняемся. Становимся более развитыми и цивилизованными. Мы в полной мере осознали, что сделать добро себе — это лучше, чем навредить чужаку. Эпоха войн в Европе закончилась, и теперь стреляют, в основном, в странах третьего мира, неблагополучных, в порядке гражданских войн… А теперь посмотрите на ацтеков и осознайте: мы были такими же пятьсот лет назад. Но мы стали лучше — а у ацтеков воз и ныне там. Они не меняются. Им не нужен мир. Им, как и пятьсот лет назад, нужно больше крови для их богов. Они уже никогда не станут, как мы, не бросятся следом за нами карабкаться на вершину эволюции. Они выбрали иной путь… тупиковый. Они перенимают у нас технические достижения — подлодки и огнестрел. Придумывают свои средства вроде ракетных ранцев. Совершенствуют методы войны. Но их цель осталась неизменной — больше крови кровавым богам!

Я глотаю воду из стакана и обвожу взглядом зал: слушают, и внимательно. Ничего удивительного: последнее время было богато на события. Атаки по сходной схеме последовали на Дальнем Востоке и в Китае. Нападение на китайские провинции Цзянсу и Гирин стали особо резонансными, а в Шанхае перед атакой боевые пловцы ацтеков даже взорвали стоявший в порту японский линкор, прежде символ японского владычества и протекционизма. Во всех трех случаях было много жертв среди мирных китайцев, хотя и жандармерия метрополии, состоящая из японских солдат, и местные полицейские дрались отчаянно: японцев было мало, китайцам не хватало серьезного оружия. Как итог, в Китае начались серьезные беспорядки и протесты против Японии: одни китайцы требуют оружия, раз японцы не могут их защитить, другие задаются вопросом, а нужна ли китайцам защита японцев и не пора ли их прогнать.

Само собой, что японская делегация слушает меня особенно внимательно.

— И вот тут я, наконец, заканчиваю с лирикой и перехожу к прозе прагматизма. Есть мы и есть они, совсем непохожие на нас. И они не дадут нам жить в мире. Мы никогда не сможем быть уверенными в завтрашнем дне, пока ацтекская империя, выстроенная на крови, существует. Я обращаюсь к собравшимся здесь делегатам с предложением всерьез рассмотреть окончательное решение ацтекского вопроса. Да, это потребует от нас сил, жертв и потерь, но оно того стоит. Мы должны на время отбросить наши разногласия и объединиться в единый фронт. Одна, самая последняя большая война за мир для наших детей и будущее без войн для грядущих поколений. Уничтожить империю ацтеков до основания, разрушить все храмы до последнего, уничтожить все следы их религии — без этого у нас не будет надежды на светлое будущее. И знаете, что? Я думаю, за это нам будут благодарны не только наши потомки, но и потомки ацтеков. Свергнуть тиранию кровожадных богов — достойная цель, и я сомневаюсь, что у нас есть иной путь. Либо мы решаем эту проблему раз и навсегда — либо когда-нибудь она «решит» нас. Мы и ацтеки — два паука в банке под названием «Земля». Останется только один, и я приложу все силы к тому, чтобы остались мы. Именно так и работает естественный отбор.

После моего выступления в Лиге Наций последовала длительная кропотливая работа. Фюрер, Айзенштайн и многие другие развили бурную деятельность по организации «последнего крестового похода».

Принцип остался неизменным: солдаты идут сражаться со злом с пламенеющими сердцами, организаторы готовятся делить барыши. Было потрачено много сил на то, чтобы донести до правящих кругов геополитические перспективы, но в конечном итоге мы преуспели. Попотеть пришлось и мне: я стал едва ли не самым узнаваемым человеком в мире. Перспективы перспективами, но без пламенеющих сердец паладинов геополитика не сможет ничего, так что мне довелось стать «лицом» предприятия и лидером «крестоносцев».

Прошло целых три месяца — и вот уже моя мечта брезжит на горизонте. Организовав международный координационный штаб, мы узнали, что не только у вермахта есть резервный план по нанесению ответного удара — он есть и у русских, и у японцев, и у англичан. Маховики военной машины начали вращаться.