— Слушай, — сказала она, — если пистолет тебе больше не нужен, сдай его обратно Конраду, а то Харриман уже просто заколебал. Вначале Конраду час пытался плешь проесть, но Конрад он такой, его хрен проймешь. Когда Харриман понял, что без указания от меня он не заберет у тебя ствол — принялся за меня.

— Хм… Вообще-то, я сдал пистолет Конраду в руки через десять минут после разговора с Харриманом, какой час?

— А-а-а, вот оно что… Ну Конрад Харримана недолюбливает, понимаешь ли, ищеек не любит никто, хоть нужны они всем, а Харриман особенный зануда… иногда. Вот он его и не уведомил, что на самом деле ствол давно в сейфе. Впрочем, право на занудство — испокон веков привилегия лояльных слуг.

Мысленно я записал Брунгильде плюс за такт: она не стала действовать официально через Конрада.

Еще через пару часов меня позвали на совещание, где присутствовали граф, Бруни, оба ее брата и Харриман.

— Спасибо, что пришли, герр Нойманн, садитесь, — сказал Айзенштайн. — Мы тут собрались, чтобы обсудить два момента. Первый — ваш сепаратный мир с Домом Райнеров, второй — ниточки, которые вы, по вашим словам, нашли в результате этого, хм, мира.

Я сел и откинулся на спинку кресла.

— Понятие «сепаратный мир», ваша светлость, неприменимо, если не было войны. Давайте отделим мух от котлет. Есть мой конфликт с двумя старшими Райнерами, по промежуточным итогам которого они сыграли в ящик. Он никуда не делся, и я по-прежнему готов довести дело до конца — с судом, публичным позором и прочим. Отдельно от этого стоит младший Райнер. Его не было в той лаборатории, он не стирал мне память. Потому к нему у меня гораздо меньше претензий. При этом прошу заметить, что против Дома Райнеров как такового я ничего не имею. Ну там, младшие братья и сестры Райнера и прочая родня. Поскольку старшие Райнеры — мои враги, мне нет дела до того, насколько оправданна ваша к ним неприязнь. У нас общий враг и этим все сказано. Однако не рассчитывайте, что я буду помогать вам мстить за неудачную подпольную операцию тридцать лет назад, причем людям, которые не причастны ни к той операции, ни к моему эксперименту.

Граф помрачнел.

— Значит, он вам рассказал свою версию, и вы сразу…

— Простите, что перебиваю — он рассказал не «мне», а «нам». На вчерашнем балу. Далее, есть второй момент. Вы нацелены на вражду с Райнерами, у вас нет дилеммы. У меня она есть: навредить Герхарду Райнеру или позаботиться о своих насущных проблемах. С учетом относительной незначительности моей к нему неприязни наши с ним цели совпали точно так же, как перед тем мои и ваши: он хочет разгрести дерьмо, навороченное его отцом, не запачкавшись, я хочу того же, чтобы заполнить пробел в своей биографии. И в процессе разгребания я выяснил занятные вещи. Вы установили личность женщины, которую мне пришлось заколоть отверткой?

— Пока нет.

— Ну так вот, если Райнер не лжет, то ее зовут Хильда, и в данный момент она жива.

— Однако! — присвистнул Рутгер.

— Угу. Райнеры — практикующие тауматурги со стажем. Впрочем, Младший сам нам в этом признался еще вчера. Но отсюда вытекает куча неприятных последствий. Первое — я на допросе под детектором признался, что убил ее. Если она появится живая и здоровая — это критически подорвет доверие к моим показаниям. Второе: это живой свидетель. Если на суде она покажет, что суть эксперимента заключалась, например, в исцелении раненого в голову идиота от последствий ранения — покойные Райнеры вообще будут святыми мучениками, и черта с два мы докажем обратное.

— Напоминаю, что есть такая штука, как детектор лжи, — заметил Харриман.

— Ага, я помню. Как помню и то, что его нельзя использовать против желания свидетеля.

— Верно, но отказ давать показания под детектором автоматически обесценивает любые показания в глазах судьи и присяжных. Такова реальная практика в судопроизводстве.

Я подал плечами:

— Возможно, да, а возможно и нет. Третий момент — эта самая Хильда может что-то знать о каналах поставки подопытных. Райнер говорит, что это не так, но нет гарантии, что он не врет.

— Вот бы кого допросить… — протянул Эрих.

— Вначале надо найти, но не думаю, что это будет легко. Потом надо похитить — это точно будет незаконно. А если подкинуть информацию СБР — это автоматически снижает надежность моих показаний.

— Да, сложно, — согласился граф. — Так вы что-то узнали о том эксперименте, который над вами провели?

Это был самый рискованный момент, но я давно уже подготовил легенду.

— Кое-что. Райнер не знает сути, но по документам, которые я видел, есть ритуалы, которые требуют вначале стереть жертве память. Райнеры провели первый этап, после чего я очнулся. О правдивости этого варианта говорит тот факт, что когда я ворвался в комнату совещаний, там как раз шел какой-то инструктаж. Вероятно, перед вторым этапом.

— Но вы же сами слышали, что по телефону говорили об удавшемся эксперименте.

— Если быть точным, то эта самая Хильда говорила, что у них впервые вроде как идеально удавшийся эксперимент и стоило бы вначале исследовать результат, то есть меня. Если допустить, что речь о двойном эксперименте — все становится на свои места.

— И Райнер хранит эти бумаги в банке? — уточнил граф.

— Как минимум, хранил. Бьюсь об заклад, он уже забрал их оттуда и перепрятал.

— А зачем ему их перепрятывать? — вставила Брунгильда. — Владение подобными документами невозбранно, они стоят бешеных денег у коллекционеров, и вероятно, что Райнеры прячут их в банке именно от воров.

— Как бы там ни было — это только мне кажется, что у нас разваливается дело? Брунгильда, ты уже рассказала кому-нибудь, что вчера говорил Райнер? Про сердце гориллы и прочее?

— По правде говоря, нет, — ответила Бруни. — Как по мне, он просто пускал пыль в глаза.

— У меня другое мнение. Он действительно много знает, больше, чем может знать законопослушный человек, не касающийся тауматургии. Этот сукин сын умудрился заполучить себе если не навыки, то знания своего отца, не замарав при этом рук. Он ни хрена не боится ни СБР, ни следствия, ни суда. Если он не врал и эта самая Хильда действительно возвращена им к жизни — то я не знаю, насколько самоуверенным надо для этого быть. И в этом случае нет сомнений, что и про сердце гориллы он не врал, и у него действительно есть прикрытие в высших эшелонах. Это уже по факту состоявшийся тауматург. Не то, чтобы я имел личные претензии к тауматургии как к науке — вопрос в том, кто и как ее практикует. Ее либо полностью запретить…

— Она и есть полностью запрещенной, противной богу и человеку дисциплиной, — уточнил граф.

— Не полностью. Не более чем аборты сколько-то лет назад, которые все равно практиковались, если очень надо. Когда Брунгильда расскажет про сердце гориллы — все поймете. Тут либо полностью искоренять, вплоть до физического уничтожения всех знающих, либо легализовать. Если как сейчас — младший Райнер рано или поздно сойдет со своей относительно умеренной тропы на тропу своего отца. И если ему удастся спасти доброе имя отца, развалив нам дело — он только сильнее уверует в свои способности разгребать проблемы, и перейдет черту еще быстрее.

А через день я благополучно свалил на курорт.

Брунгильда предлагала мне обождать еще недельку и поехать вместе с ней в Альпы, и это привело к чудовищным мукам. Само собой, что это предложение автоматически включало в себя все, что связано с самой Брунгильдой, и отказаться было ну очень тяжело.

Однако Альпы — это Рейх. И если вдруг СБР докопается до Райнера — что весьма вероятно — и все-таки возьмет его за жабры… Следующим, кого они возьмут за жабры, буду я.

Конечно же, мой отказ ехать с Брунгильдой — это как если бы предложить медведю меда, а медведь возьмет да откажется. И благовидный предлог так просто не придумать: ну и что с того, что я не люблю лыжи? Да любой парень на моем месте поедет на горнолыжный курорт просто ради молчаливо, но все равно отчетливо обещанного секса с такой шикарной девушкой, как Брунгильда, и черт с этими лыжами.