Ладно. Я просто не буду ее добивать. Покажу гребаным нацистам, как должен вести себя нормальный человек, не утративший права называться человеком. И если ниндзя все равно умрет — я этого хотя бы не узнаю. Мне совсем не хочется этого знать.

Я подобрал с пола пистолет и повернулся, намереваясь уйти, но будь я проклят! Эта ниндзя уже на ногах, и у нее в руке все тот же продолговатый предмет!

Ну ладно, упоротая сучка, видит небо, я не хотел, но ты не оставила мне выбора.

Я резко, насколько еще мог, ушел в сторону, она, двигаясь тоже очень неуклюже, промахнулась, развернулась — и тут я сделал три быстрых выстрела.

Две пули в живот, одна чуть пониже правой груди. Она разжимает пальцы, роняя то, чем так упорно пыталась меня пырнуть, падает на колени и начинает кашлять и судорожно глотать воздух. Удивительно, что она после такого все еще жива, и теперь мне уже точно следует ее добить, просто во имя милосердия.

Тяжело вздыхаю. Потратить патрон? Можно, конечно, найти отвертку и в затылок, но… мне будет очень неприятно делать это.

Вынимаю магазин — еще штук восемь патронов, стрелок не успел много настрелять. Вставляю обратно в пистолет, еще раз вздыхаю.

И когда я начинаю поднимать пистолет, чтобы сделать контрольный, «ниндзя» умудряется выдавить из себя несколько слов.

— Подожди… Не надо, пожалуйста…

Я опустил пистолет, немного постоял, затем подошел на шаг и аккуратно приподнял прибор ночного видения. Не хотел знать, какое у нее лицо, но теперь просто не смог не заглянуть ей в глаза. Как я и думал, она оказалась хороша собой, даже несмотря на страдания, исказившие ее черты.

— Когда ты стреляла — все было хорошо, а как в тебя — так «пожалуйста, не надо»?

Она мучительно закашлялась, но взгляд не отвела.

— Мой пистолет… дротиковый. Парализующий. Я тут… из-за тебя. Пришла… спасти тебя…

Нет, я ожидал чего угодно, но это просто нечто.

— Ты сильно опоздала с этими словами. На три пули и одну отвертку.

— Подожди, я… объясню…

— Не трудись. Я собирался добить тебя из милосердия, но если ты предпочитаешь еще немного пожить в муках — дело твое.

— Подожди… прошу. Дай… отдышаться. Минутку… Охраны… нет.

— Ты знаешь, кто я и почему тут оказался?

— Да…

— Ладно, подожду.

И правда, куда мне спешить, даже если охрана там есть?

Подсознательно я ожидал, что она вот-вот свалится и начнет сучить ногами в агонии, но агония все не начиналась, и минутой позже эта странная «ниндзя» не только не умерла, но даже не выглядела, как смертельно раненный человек.

— Шприц… Я достану… Не стреляй…

— Валяй.

Она вынула из бедренного кармашка шприц и вколола себе в бедро. По лицу безошибочно читалась та неописуемая боль, которая ее терзала, но затем стало видно, что ей полегчало, и когда она заговорила минуту спустя, ее речь стала менее рваной, слова — четче.

— Слушай… Над тобой провели эксперимент… Запрещенный. Дом Райнеров. Я пришла, чтобы вытащить тебя отсюда. Это я выключила подачу электричества. Охрана на входе обезврежена. Если хочешь жить — давай отсюда выбираться.

— Кто я такой?

— Жертва эксперимента. Это все, что я о тебе знаю… пока.

— И ты пришла спасать неизвестного человека… Как благородно. Вот только не верится что-то.

— Ну и правильно. Дело не в благородстве, у нас счеты с Домом Райнеров.

— Гораздо более правдоподобно, но ты не объяснила, для чего сразу начала стрелять.

— Откуда я знала, что ты вменяемый? Из тебя могли сделать какого угодно монстра, и когда я тебя увидела… у тебя были безумные глаза, ты с ног до головы заляпан кровью. Я хотела просто усыпить тебя и выволочь наружу.

— Кто ты?

— Третья дочь Дома Айзенштайн.

— В смысле — третья дочь?

— В прямом. Мой отец — граф Айзенштайн. Я его дочь. И мы — твоя единственная надежда остаться в живых. Помоги мне, я не смогу идти самостоятельно.

— Прости, но отсюда я уйду без тебя. В твоей версии есть одно слабое место: ты пришла помешать своим врагам, украсть объект эксперимента. Просто чтобы навредить. Отсюда не следует необходимость помогать объекту. А к тому же объект взял и основательно попортил твое тельце. Не думаю, что мне следует ждать добра от графа, чью дочь я продырявил пулями и отверткой. А еще я сомневаюсь, что вытащу тебя отсюда живой. Вообще не понимаю, как ты еще не умерла.

— И не умру, если ты меня тут не бросишь. Давай так. Пусть наш инцидент будет нашим секретом. Мы скажем, что я была ранена, когда спасала тебя, все дела. Я буду на ногах через неделю, и не твоя вина, что я… совершила ошибку.

— Ладно, тогда надо поискать аптечку, пока ты не истекла кровью.

И тут она хмыкнула.

Да, вот просто взяла и хмыкнула. Пренебрежительно так.

— Я уже не истекаю кровью. Я все-таки Айзенштайн, поговорке «Айзенштайн умирает либо сразу, либо как-нибудь в другой раз» сто лет в обед. Твой удар отверткой я залечила секунд за десять, еще до того, как бросилась на тебя в последний раз. Пули… тут все труднее. Помоги мне встать и давай выбираться.

— Ну раз так… какая гарантия, что ты не забудешь все свои обещания к тому моменту, когда уже не будешь нуждаться во мне?

— У нас на тебя есть планы. Раз ты способен говорить — можешь давать показания в суде. Райнеров давно пора призвать к ответу, не только потому, что у нас с ними вражда, а потому, что они перешагнули грань дозволенного. Запрещенные тауматургические обряды — само по себе изуверство и сделка с дьяволом, но ставить эксперименты на арийцах — это вообще за гранью зла.

Я несколько секунд соображал, а затем спросил:

— А с чего ты взяла, что я ариец?

— Тебе совсем память отшибло, видать… но я-то не слепая. Только нам надо выбираться, потому что отряд оперативников Дома Райнер уже, скорее всего, едет сюда.

Я несколько секунд взвешивал «за» и «против». Мне действительно совершенно некуда деваться. Даже не будь я так капитально отделан тем невидимым грузовиком, мне все равно непонятно, что за хрень происходит. Невидимые грузовики, молнии из пальца, постаревший Гитлер и какие-то странные «Дома» — всего этого у нацистов не было, ну или я думаю, что не было. Мне нужно разобраться, что за хренотень со мной случилась, а затем как-то куда-то сбежать. Пока нацисты принимают меня за арийца, причем просто по визуальным признакам — все хорошо. Выиграть время, освоиться, разобраться — а затем сбежать.

Но я, конечно, не идиот, чтобы поверить в добрые намерения человека, в которого перед тем всадил отвертку и три пули. Выволоку ее отсюда в укромное местечко и допрошу по полной программе. И, может быть, что-то такое придумаю, что избавит меня от необходимости потом ее убить.

Я не нацист, мне неприятно убивать вообще, а тем более женщин.

Даже если они — нацистки.

Мы выбрались из лаборатории без проблем, потому что вся охрана на входе — человек пять — оказалась выведена из строя. Проходя мимо трех тел — двое мужчин и женщина типично военной наружности, хоть и в штатских костюмах — я нагнулся и подобрал еще один пистолет, и при этом заметил, что женщина дышит, а в шее у нее торчит шприц-дротик. Значит, насчет пистолета моя пленница не врала, а еще она, видимо, не промах, раз умудрилась дротиковым пистолетом повырубать полдесятка охраны, при том, что охрана в бронежилетах, что несколько усложняет задачу.

Лаборатория оказалась обустроена в подвале недостроенного здания на отшибе, и я, покинув территорию через дыру в заборе, которую указала мне пленница, заметил неподалеку огни большого города. Ночь или поздний вечер — и это хорошо.

— Нам сюда, вон в те кусты и за ними через пустырь, — сказала она.

Тащить ее оказалось нелегко, потому что я сам стою с трудом, а она вообще едва-едва переставляет ноги. Добравшись до кустов, мне пришлось сделать привал, ее я аккуратно положил на траву и растянулся рядом, тяжело дыша.

— Ты как, еще немного протянешь?