Прошло пять дней после смерти Флоры, но она по-прежнему приходила в наш книжный магазин. Обычно я не слишком рациональна. С чего бы мне отличаться таким качеством? Я всего лишь продаю книги. Тем не менее мне было трудно принять этот факт. Флора приходила, когда магазин был пуст, всегда в мою смену. Она знала часы, когда в книжной торговле царит затишье. В первый раз, когда это случилось, я только что узнала печальную новость о ее кончине, и меня было легко сбить с толку. Я услышала, как она что-то бормочет, а затем шуршит по другую сторону высоких книжных полок в разделе художественной литературы, ее любимом. Нуждаясь в помощи кого-то, обладающего здравым смыслом, я взяла телефон, чтобы написать Поллуксу, но что я могла ему сообщить? Я положила телефон, глубоко вздохнула и громким голосом обратилась к пустому магазину.

– Флора?

Послышалось скользящее шарканье. Это была ее тихая, легкая походка. Одежда, которую она носила, всегда издавала легкий шум – шелковые или нейлоновые жакеты, стеганые в это время года. Раздавалось едва уловимое позвякивание сережек в дважды проколотых мочках и приглушенное позвякивание множества замысловатых браслетов. Каким-то образом эти знакомые звуки успокоили меня настолько, что я смогла продолжить работу. Я не запаниковала, хорошо зная, что не виновата в ее смерти. У нее не было причин сердиться на меня. Но я больше с ней не заговаривала и с несчастным видом работала за прилавком, пока ее дух просматривал книги.

Флора умерла второго ноября, в день поминовения усопших, когда ткань между мирами тонка, словно паутина, и легко рвется. С тех пор ее призрак приходил в магазин каждое утро. Когда умирает постоянный покупатель, это и без того выбивает из колеи, но упрямое нежелание Флоры исчезнуть начало меня раздражать. Хотя это и так понятно. Она бродила по магазину. Флора была преданной читательницей, страстной коллекционеркой книг. Наша специализация – книги на родном языке, и они, конечно, интересовали ее в первую очередь. Но вот досада: она была охотницей – выискивала все, что касалось индейцев. Может быть, охотница – это слишком сильное слово. Давайте лучше назовем ее очень настойчивой фанаткой.

Этого слова нет в моем старом словаре. В те времена это был сленг, но, похоже, в середине семидесятых оно вошло в разговорную речь. Первоначально оно означало «спортивный болельщик», и в этом значении я слышала его много раз. Но потом слово стало означать «человек, чрезмерно увлекающийся чем-либо» и даже породило глагол, как, например, в предложении «Я фанатею от всего индейского». Обычно так говорит тот, кто хочет, чтобы вы знали: в детстве он спал в типи, сделанном из одеял, сражался с ковбоями, привязывал сестру к дереву и так далее. Человек гордится тем, что отождествил себя с аутсайдером, и хочет получить какую-то похвалу от настоящего коренного жителя. В эти моменты я киваю и пытаюсь продать такому человеку какую-нибудь книгу, хотя люди, которые рассказывают подобные истории, редко покупают что-то. Но я все равно сую им в руки книгу Пола Чаата Смита[16] «Все, что вы знаете об индейцах, не соответствует истине». Фанаты. В своем наиболее пылком проявлении это раздражающее свойство «я фанатею от всего индейского» становится своего рода расстройством личности. Оно превращается в описательное существительное, если увлечение сохраняется и во взрослой жизни. Со временем Флора погрузилась именно в эту ревностную, необъяснимую, упорную, уничтожающую личность манию.

Флора говорила людям, что в прошлой жизни была индианкой. Во всяком случае, поначалу она гнула эту линию. Никакие аргументы не могли ее разубедить или сбить с этой мысли. Позже, осознав факт, что «индианка в прошлой жизни» становится комичным клише, она сменила пластинку. Флора вдруг обнаружила размытый снимок прабабушки и показала мне эту фотографию с застывшей на ней мрачной женщиной в шали.

Женщина на фотографии выглядела как индианка, а может, просто была в плохом настроении.

– Моя прабабушка стыдилась того, что она индианка. Она никогда об этом не говорила, – заявила Флора.

Эта стыдливая бабушка была еще одним распространенным способом идентификации. Я спросила о ее племенной принадлежности, и Флора ответила туманно. Оджибве[17], дакота или хо-чанк[18], она все еще занимается исследованием этого вопроса. Я была почти уверена, что Флора вытащила фотографию из мусорного бака, хотя она настаивала на том, что ее ей подарили, изменив затем это утверждение на «передали по наследству». Я подумывала над тем, чтобы усомниться и в такой версии, но в течение долгого времени Флора не давала повода усомниться в своей честности. Она возилась с убегающими из дома индейскими подростками, собирала деньги для приюта для индейских женщин, работала в общине. Ну и что с того, что ей нужна была, пусть и фальшивая, связь с племенем? Она появлялась на каждом пау-вау[19], митинге или собрании. Она появлялась на пороге своих любимых индейцев без предупреждения. Дело в том, что у нее всегда был припасен для них подарок – книга, конечно, или пакет с выпечкой, кофеварка, которую она купила на дворовой распродаже, ленты, материя. Кроме того, она была милой, добродушной – не просто дружелюбной, но и всегда готовой помочь. Я имею в виду, что она была готова постирать вашу одежду, если понадобится. Почему ее умение быть полезной так меня задевало? Она покупала еду, ссужала деньги, помогала шить одеяла для церемоний. И у нее всегда имелись билеты на предварительные просмотры фильмов, новые спектакли, встречи с артистами – обычно все это имело отношение к индейцам. На каждом мероприятии она оставалась до победного конца. Всегда. По крайней мере, до меня доходили такие слухи. Уходила последней.

Вот и в смерти она оставалась такой же, как в жизни. Не понимала намеки.

Однажды утром в магазине я потеряла терпение и сказала незваной гостье то, чего, по всей видимости, ей при жизни никто никогда не говорил, – что она загостилась. Я обратилась к воздуху. Пора уходить! Она затихла. Затем ее шаги зазвучали снова, скользящие и вкрадчивые. Создалось ощущение скрытого негодования. Мне было трудно дышать, и я немного боялась, как бы Флора не материализовалась прямо передо мной. Она была поразительной женщиной – лет шестидесяти с небольшим, комфортно чувствовавшей себя в своем теле. У нее было широкое лицо с яркими и крупными чертами. Прямой нос, выступающие скулы, розовая полоска губ. Седеющие светлые волосы были собраны в неряшливую прическу. Флора была хорошенькой женщиной, привыкшей к тому, что на нее пялятся, и не способной расстаться с подобным к себе вниманием. Ее расположения добивались многие индейские мужчины, но почему-то она так и не вышла замуж. Флора любила участвовать в пау-вау и даже сшила себе индейский танцевальный наряд из оленьей кожи, украшенный пурпурным бисером. У нее было много знакомых, которые верили в подлинность бабушкиной фотографии или потакали ее мании, потому что Флора была им полезна. Она радостно улыбалась, покачиваясь в кругу танцующих.

У Флоры была приемная дочь, которую она неофициально удочерила в подростковом возрасте – Катери, названную в честь Лилии Мохавков, Катери Текаквита[20]. Святая Катери была канонизирована в 2012 году. Она единственная индейская святая в католической церкви. Современная же Катери приехала в Города как беглянка, и у нее все еще оставалась семья в Гранд-Портидже[21]. Около десяти лет назад ее появление стало главным событием в жизни Флоры. После окончания средней школы Катери поступила в колледж при университете Миннесоты. Сейчас она трудится над получением ученой степени, требующейся, чтобы занять должность учителя. Когда она позвонила, чтобы сообщить о смерти Флоры, я не стала задавать много вопросов, только справилась о похоронах. Катери сказала, что пышных похорон не планируется. Об отпевании она даст знать. Я уже начала задаваться вопросом, состоится ли эта церковная служба по Флоре, и надеялась, что достойное отпевание удовлетворит моего призрака и решит проблему.