– Ты произносишь это название так, словно оно тебе по душе, – говорит Пен, когда клиентка уходит и магазин остается в нашем распоряжении.

– Мне действительно нравится его выговаривать. Ритм скачет галопом. Это из Уильяма Блейка.

– Я должна была это знать. Иначе какой я продавец книг?

Она замолчала, достала телефон, посмотрела на экран, бормоча что-то о браке рая и ада, и начала вздыхать. Я уловила внутреннюю борьбу. Пару раз Пен глубоко вздохнула и, как мне показалось, чуть не сказала чего-то, но в последний момент удержалась от этой мысли.

– Пен, в чем дело? – наконец спросила я.

– Хорошо! – взорвалась она. – У меня есть торт «Красный бархат». Я принесла немного с собой на обед. Ладно! Я поделюсь.

– Я не спрашивала… Я не знала…

– Дело не в тебе. Речь обо мне, торте и моих традициях. Бабушка всегда говорила, что, если ты сиу, отдавайся тому, что делаешь, пока не станет больно. Что ж…

– Мне не нужен твой болеутоляющий торт, – объявила я.

Но Пен уже вернулась в офис. Она пришла с двумя бумажными тарелками, на которых лежали ломтики сочного торта.

– Мне все равно. Ты должна это съесть. Я выиграла свою внутреннюю битву.

Она ухмыльнулась и протянула тарелку и вилку. Так что я взяла их просто для того, чтобы доставить ей удовольствие.

– Сама испекла?

– Угу, – произнесла она с набитым ртом, со слезами на глазах.

Был ли торт настолько хорош? О да.

Интерьер исповедальни взят из магазина всякого хлама, когда-то расположенного неподалеку от реки Миссисипи. В нем есть несколько трогательных деталей. Например, маленький электрический вентилятор, установленный в кабинке священника. Иногда, похоже, священник перегревался. Еще есть коробка, в которой лежит набор хрупких наушников с надписью «исповедующийся», используемых для усиления звука грехов, произносимых шепотом, – чересчур слабым, чтобы его уловили слишком тугие уши священника. Исповедальня богато украшена и не сильно повреждена. Как только она была установлена в книжном магазине, Луиза, очевидно, расценила эту святую шкатулку как основу для неясно мотивированного художественного проекта и наняла Пен для создания в ней коллажа. Время от времени Пен приклеивала клочки бумаги к внутренним сторонам стен. Обычно это происходило после того, как она заканчивала картину и начинала обдумывать следующую идею. Иногда она работала над коллажем после полетов на самолете, утверждая, что во время полета через стратосферу теряет клетки мозга. Она не могла избавиться от убеждения, что кусочки ее разума разбросаны по небу. Когда она спускалась на землю, у нее возникало желание склеивать все воедино.

Следующий день у Пенстемон был нерабочий, но она пришла вскоре после того, как я открыла магазин. Она притащила пластиковое ведерко с художественными принадлежностями в исповедальню и села.

– Что случилось? Почему ты не посвящаешь выходной тому, чтобы подцепить нового мужчину? – спросила я.

– У меня уже есть один.

– Конечно.

Я ушла, чтобы помочь клиенту выбрать книгу. Все утро Пен просидела в кабинке священника под единственной тусклой лампочкой, используя миниатюрные ножницы, чтобы вырезать фигурки из кусочков бумаги. То, как она щелкала ножницами и изредка бормотала что-то неразборчивое, начало меня раздражать. Я подошла к исповедальне, чтобы посмотреть на ее работу, и мне в нос ударил сильный запах резинового клея.

– О боже мой. С тобой все в порядке?

– Здесь со мной кто-то есть, – прошептала она.

Пенстемон начала смеяться. Беззвучно. Что привело меня в ужас. Я крикнула Асеме, чтобы та открыла наружную дверь. В магазин ворвался холодный воздух. Я рывком распахнула дверь исповедальни, и Пен, пошатываясь, вышла из кабинки священника. Потом она растянулась на полу у раздела «Природа», размахивая руками.

– Кто с тобой был? – спросила я тихим голосом.

– Никто. Кто-то. Мне там очень нравится, – пробормотала она.

Асема усадила ее.

– Это должно прекратиться. Завинти клей колпачком, – распорядилась Асема. – Тебе нужно принять что-нибудь от ядовитых испарений.

– Нет, они мне полезны, – возразила Пен.

Я вытащила ее на улицу. Очутившись на свежем воздухе, она опустилась на ступеньки. Я оставила Асему избавляться от клея и накинула на плечи Пенстемон ее пальто. Это было черное пуховое пальто с подкладкой из ярко-красной китайской парчи. На ногах была пара нелепых луноходов с толстой подкладкой и матерчатым верхом, которые она купила в комиссионке.

– Что ты имела в виду под «никто, кто-нибудь»?

– Там был голос, – ответила Пенстемон. – Ворчливый голос. Я ни слова не разобрала. Возможно, это была какая-то епитимья, оставшаяся от священника. Скорее всего, кто-то говорил что-то в подвале. Голос просачивался через пол. Я чувствовала себя странно.

– Позвонить кому-нибудь? Поллукс может отвезти тебя домой.

– Все в порядке. Он, вероятно, в курсе.

– Чего?

– Коллаж может оказаться опасным, – прошептала Пен.

– Если надышишься клеем, то конечно, – нахмурилась я.

– Нет, я не это имела в виду. Слишком много образов. Слишком много бумаги.

– И голоса́.

– С голосами я справлюсь. Это из-за бумаги. Верите, что у меня есть макулатура с улиц Берлина? Мне нужен был иностранный мусор, и Грюн из последней поездки домой привез несколько билетов и фантиков от конфет. Я попросила его собрать все, что будет валяться в сточной канаве, но он сказал, что в Германии сточные канавы почти всегда бывают чистыми. Он рылся в мусорных баках, и это его очень смущало. Я только что приклеила найденные им материалы к стенам исповедальни.

Она обняла меня одной рукой. Я похлопала ее по колену.

– Билеты итальянской лотереи, – доверительно сообщила она, как будто открывая существование великого сокровища. – Оттиски интересных гравюр с изображением окаменелостей. Спичечные коробки из малоизвестных пабов в Ирландии, где Асема оказалась на полу одного из них, когда отправилась навестить родные пенаты. И спичечные коробки из пары исчезнувших саутсайдских баров, где я, по крайней мере, могла выползти на тротуар.

– Пен! Ты действительно так много пила?

– Только иногда. А ты?

– Ты же знаешь, я много чего натворила. Но сейчас я в порядке.

– Да, у нас все о’кей, ага?

Внезапно мы вцепились друг в дружку, и Пен пристально посмотрела мне в глаза. Ее голос стал хриплым:

– Как умерла Флора? Что случилось? Нет, подожди. Я не должна этого знать. Не говори.

Пен наклонилась и уронила голову на руки.

– Клей меня доконал. Я чувствительна к подобным веществам. Извини, что расстроила тебя.

– Послушай! – Я была потрясена. – Ты слышала голос. Может быть, это была Флора. У каждой из нас есть история, связанная с Флорой. Пожалуйста. Мне нужно знать о вашей дружбе.

– Дружба? Мы друг друга раздражали.

– Значит, это было что-то вроде отношений.

– Основанных на раздражении, да. Но тревожных.

– Ты же знаешь, я не расстроюсь. Пен! Тогда, на собрании, я говорила серьезно. Пожалуйста, поверь. Она действительно навещает меня каждый день. Я слышу шорох ее одежды, однажды даже слышала ее голос. Ты тоже слышала его в исповедальне. Она бродит по книжному магазину, как привидение. Да, как привидение, – повторила я строгим голосом, как бы желая убедиться, что выразилась достаточно ясно.

Пен бросила на меня яростный взгляд, уронила голову на руки и коротко воскликнула:

– Почему она не может оставить нас в покое?

Когда Пен сказала это, просто признав, что действительно слышала Флору, меня охватило невыразимое чувство облегчения.

– Она сводит нас с ума, – продолжила Пен. – Не удивлюсь, если она даже сейчас не оставит нас в покое. Это урок для тебя. Коренные жители, как правило, вежливые, терпеливые люди. Она воспользовалась этим. Высасывала нашу драгоценную энергию, чтобы напитать свою нуждающуюся в ней душу.

Я заговорила осторожно, медленно: