– О, вот как, – отозвалась та, бросив на меня быстрый взгляд.

– Итак, давным-давно, заходит он в свой дом на озере Калхун, ясно?

– Не совсем, – возразила Асема. – Теперь это место называется Бде-Мака-Ска.

– Что? Но ведь это было в допотопные времена, когда район застроили загородными домами. Так вот, он заходит, и прямо в гостиной видит индейцев! Перед камином! Они просто стоят в его доме!

Теперь Асема посмотрела на женщину так, что я отступила на шаг. К нам часто обращаются владельцы озерных коттеджей. Эти домики и ближайшие к ним поселки часто являются единственными местами контактов белых миннесотцев с коренными жителями. Почему? Потому что домики расположены на берегу озера – на самой ценной земле в резервациях, которая всегда является краденой. Вот почему Асема, у чьей семьи нет собственности на берегу озера, но которая сама родом с озера Лич-Лейк[35], однажды проговорилась, что терпеть не может, когда к ней обращаются владельцы коттеджей с историями об индейцах.

– Так или иначе, – продолжила женщина, явно очарованная сама собой, – он выяснил, что индейцы были очень голодны. Типа, умирали с голоду или что-то в этом роде. Так что мой пра…

– Только не говорите мне, – произнесла Асема, улыбаясь совершенно фальшиво, – что он вернул им землю!

– О нет, – рассмеялась женщина. – Но послушайте. Он велел своему шоферу вернуться в поселок и привезти провизию, а потом отдал еду индейцам!

– Шоферу? – возмущенно пробормотала я.

Женщина улыбнулась в лицо Асеме, ожидая реакции. Но лицо Асемы застыло от гнева.

– Значит, потом он все-таки вернул землю, верно?

– Нет, – возразила женщина. – Но год спустя те же самые индейцы вернулись и подарили ему настоящее каноэ из березовой коры. Они хотели отблагодарить его. Ведь он помог им с едой, чтобы бедняги могли пережить зиму. Они были так благодарны!

Женщина сияла, глядя на нас. Так благодарны!

Асема махнула рукой и попыталась отвернуться. Но женщина повысила голос:

– Нет, слушайте! Это еще не все! За домом моей двоюродной бабушки на озере Миннетонка[36] были курганы, полные артефактов. Люди всегда их раскапывали.

Теперь я подумала, что Асема может задохнуться. Или историк в ней может задушить эту женщину. Встревоженная, я положила руку ей на плечо на случай, если она схватит рассказчицу за шею. Примечательно, что та просто продолжила говорить:

– Но вы спросите, причем тут моя двоюродная бабушка? Когда она выкопала два скелета на небольшом холме за своим домом, она соединила кости проволокой, выставила их в разделе науки на ярмарке штата Миннесота и выиграла голубую ленту!

Мой рот открылся, но у меня не было слов.

Мы с Асемой были парализованы. Возникло ощущение, будто земля уходит из-под ног. Сродни тому, что вы чувствуете, когда видите, что машину, едущую впереди, занесло на льду, и она движется по шоссе боком. Именно это зачастую ощущает коренной житель, слушая, как неиндейцы ценят невероятно тесное общение с его соплеменниками.

Женщина продолжила:

– После голубой ленты моя двоюродная бабушка не знала, что делать с костями! Я имею в виду, куда их девать? Поэтому она держала их под кроватью.

Асема поперхнулась.

– Что… – хрипло выдавила она, а затем придвинулся ближе к женщине и, невзирая на приличия, произнесла ей прямо в лицо: – Она вернула кости? И землю?

Женщина внезапно поняла, что Асема вовсе не радуется ее словам. Ее лицо вытянулось, и выражение самодовольства с него слетело.

– Этого не случится.

Асема вежливо улыбнулась.

– Я постоянно слышу подобные истории. И если они не заканчиваются возвратом того, что принадлежит нам, тогда я просто говорю: к черту такие россказни.

Глаза женщины испуганно метнулись ко мне, но теперь я уже улыбалась. Мне говорили, что иногда моя улыбка заставляет людей чувствовать себя неловко. Женщина в синей шляпе быстро пересекла улицу и села в машину. Мы смотрели, как она уезжает.

– Пустая трата времени, – промолвила я.

– Я боялась, что ты на нее набросишься.

– Я? А как насчет тебя?

– О, я – никогда. Мы к этому привыкли. Я к этому привыкла. Мы служим определенной цели. Думаю, выслушивать нечто подобное, каким бы возмутительным оно ни казалось, – часть нашей миссии. На самом деле мне очень жаль. Не следовало выходить из себя. И конечно же, ты сама понимаешь, она хотела как лучше?..

Ее голос зазвучал тише. Сожаление после гнева – я чувствовала то же самое, что и Асема.

– Она вынашивала эту историю годами. Теперь было самое время дать ей отпор.

– Белым нужны люди, с которыми они могли бы поделиться своими историями и вопросами про индейцев, – рассудила Асема. – Но она так оттолкнула тебя в сторону…

– Да. Но я, наверное, тоже одна из таких людей.

Я вспомнила несколько вопросов, которые мне задавали посетители магазина.

ВОПРОСЫ, ЗАДАННЫЕ ТУКИ:

Не подскажете ли ближайшее место, где проводится ритуал аяхуаски?[37]

Не могли бы вы продать мне вино мертвых?[38]

Где мне зарегистрироваться, чтобы стать индейцем?

На сколько процентов вы индианка?

Не могли бы вы оценить мое бирюзовое ожерелье?

Не можете ли вы продать его для меня?

Не посоветуете ли вы хорошее индейское имя для моего коня/пса/хомяка?

Как мне самому получить индейское имя?

Не могли бы вы научить меня какой-нибудь индейской поговорке о смерти?

Не посоветуете ли вы мне какую-нибудь индейскую штуковину, которая вписалась бы в нашу похоронную церемонию?

Как мне узнать, не индеец ли я?

Остались ли еще настоящие индейцы?

– Я настоящая, – всегда отвечаю я. – Настолько, насколько это возможно.

Даже несмотря на то, что иногда не чувствую себя настоящей. Я редко болею. Возможно, у меня сверхъестественный иммунитет, унаследованный от некого индейца – одного из пяти или десяти, – который пережил все болезни Старого Света, обрушившиеся на нас. Мой предок с удачливым геном, возможно, завещал мне эту стойкость. Но в то же время потеря всех, кого любишь, воздействует на твою память. Некоторые считают, что подобная травма меняет человека генетически. Не знаю, возможно ли такое, но если это так, то наряду с хорошим здоровьем я унаследовала способность забывать.

Время от времени я сталкиваюсь с этим забвением в форме ирреальной себя. Эта ирреальная «я» парализована одной бездонной мыслью: я не выбирала такой вид. То, что я возникла как Туки, не мой выбор. Что привело к этому? Кто все это устроил? Почему? Что произойдет, если я не соглашусь с этим произволом? Нелегко оставаться в таком обличье. Я чувствую, каково было бы перестать прилагать эти усилия. Без постоянной работы обличье, называемое мной, пришло бы в упадок. Я закрываю «свои» глаза и встречаю озадаченный взгляд Баджи. На его лице не видно никаких следов борьбы. Просто вопрос. Что это? Что это было? Вот вопросы, которые я задаю прозрачным занавескам.

Мое намерение не знакомиться с историей о пленной индианке не сработало. Я начала чувствовать раздражающий гул осознания. Я могла чувствовать свист мыслей, проносящихся у меня в голове и возвращающихся к книге, которую я боялась читать. Мысль о том, что я должна прочитать ее, даже если это может оказаться болезненно, возникла, когда я ослабила бдительность. Я определенно не хотела погружаться в историю. Я была не просто ленива, я была напугана. Затем я начала думать о рассказанной мне истории про домик на озере, истории о «благодарности», и поняла, что, хотя люди хо-чанк и оджибве также бродили по этой местности, «благодарные» индейцы и индейские кости, о которых она говорила, вероятно, принадлежали народу дакота. Не желая обращать внимание на то, что здесь произошло, я мало чем отличалась от леди, собравшей скелеты из чужих костей. Я чуждалась памяти о живших здесь людях. Все это имело отношение к Флоре. Если я хотела избавиться от своего призрака, мне требовалось выяснить, что удерживает ее здесь, по эту сторону завесы. Мне нужно было открыть и прочитать книгу, которая убила ее.