В ту ночь я открыла книгу. Клянусь, я собиралась ее прочесть. Но кости снова мне помешали.

Имя Асемы высветилось на телефоне. Я не могла в это поверить. Она звонила мне? Поллуксу звонит Хетта, но мне никогда не звонил никто моложе тридцати лет. В мозгу замелькали различные картины. Не похищена ли она? Или у нее кончился бензин на пустынной дороге? Я ответила сразу же:

– Ты в порядке? Что случилось?

– Я должна прочитать тебе одно место из моего исследования, проведенного на последнем курсе колледжа. Я работала над проблемой человеческих останков в Миннесоте. Конечно, я начала с доктора Мэйо[39]. У тебя есть минутка?

Я была раздражена, как будто меня одурачили.

– Нет, я пытаюсь прочитать «Ребекку».

– В конечном счете речь в ней тоже идет о костях.

– О костях женщины, убитой за то, что она занималась сексом и была сильной.

– Не важно. Итак. Я нашла газетную вырезку тысяча девятьсот восемьдесят седьмого года. Это было еще до принятия Закона о защите индейских захоронений и репатриации[40] – об Армейском медицинском музее в Смитсоновском институте[41], существовавшем с тысяча восемьсот шестидесятых по тысяча восемьсот девяностые годы. Главный хирург и сотрудники музея проводили расовые исследования индейцев – мужчин, женщин, детей. Давай я тебе прочитаю кое-что.

– А это обязательно?

Она проигнорировала меня.

– Армейский хирург Б. Э. Фрайер из Форт-Харкера, Канзас. В 1868 году он три недели ждет смерти индейца кау[42], раненного в бою. Он думает, что парень действительно хороший экземпляр, и следит за ним, как упырь. Семья этого человека знает, что у него на уме, и прячет могилу умершего. Фрайер проводит обыск и выкапывает его, но сетует, что тело было бы более ценно свежим…

Я держу телефон подальше от уха и дико оглядываю спальню.

– Затем следует хирург Г. П. Хэкенберг[43]. Какое подходящее имя. Он работал в Форт-Рэндалле, на территории нынешней Айовы. В тысяча восемьсот шестьдесят седьмом году он был в восторге от того, что перехитрил семью лакота[44], и написал: «Я знал: они не ожидают, что я отправлюсь за головой мертвеца прежде, чем он остынет в могиле, и уже вечером с двумя моими санитарами добыл нужный экземпляр». Позже Хэкенберг присылает череп, который он сохранил «из-за красивых зубов его обладательницы». Он говорит: «Это приключение кажется мне веселым, и, возможно, отчасти это объясняется тем, что я долго держал череп у себя как трофей».

– Остановись, у меня начинается паническая атака.

– Мне очень жаль. Но возможно, появление той женщины, пришедшей к нам со своей историей о скелете нашего индейского родственника, получившем первый приз на ярмарке в штате Миннесота, не было случайностью. Я имею в виду, оно вывело меня из себя. Эта леди считала, что все в порядке. Она даже не подумала, что мы примем ее рассказ близко к сердцу, Туки.

– Это твоя точка зрения?

– Остынь, пожалуйста.

– Послушай, Асема. Может быть, я ничем не лучше Хэкенберга. Я ведь похитила тело белого человека.

– Я знаю. Но это моя точка зрения.

– Намек понят. До свидания.

– Подожди. Я не договорила. Как думаешь, не начинается ли у тебя посттравматическое стрессовое расстройство? Может, смерть Флоры спровоцировала его?

– Нет! Флора настоящая. Я имею в виду, она настоящий призрак. Скорее уж Баджи отправил Флору, чтобы она меня преследовала. При жизни он был не прочь поквитаться с обидчиками.

– Ты выкрала его не для того, чтобы выставить на всеобщее обозрение или хранить в музейном ящике.

– Конечно, однако должного уважения к нему я не проявила. Подвязала челюсть шарфом и поставила на беднягу несколько ящиков с помидорами. И там был еще сельдерей.

– Ух, Туки. Я не знала подробностей. – Асема помолчала. – Он любил сельдерей?

– Да разве он кому-нибудь нравится? Не дури.

– Ладно, но послушай. Подумай о том, как белые люди верят, что в их домах, дворах или живописных местах обитают души индейцев, хотя на самом деле все обстоит с точностью до наоборот. Нас преследуют духи колонистов и их потомков. Нас преследуют Армейский медицинский музей, бесчисленные музеи естественной истории и музеи маленьких городков, в коллекциях которых до сих пор хранятся наши невостребованные кости. Нас преследует…

– Асема. Ты забываешься. Люди, которые видят себя в первую очередь жертвами, обречены. Но мы ведь не обречены, да?

– Черт возьми, нет.

– Так что возьми себя в руки. А сейчас мне нужно идти. Самосвал только что упал с неба и приземлился у меня во дворе.

– Очень смешно… Подожди…

Наряду с Днем приема благодарностей, Черной пятницей и Субботой малого бизнеса[45] существует Сонное воскресенье. В этот день я сплю и восстанавливаюсь после одного дня обильной еды и двух дней интенсивного шопинга. За что я приношу благодарности. За последние два года у нас был небольшой, но устойчивый рост продаж книг. Асема думает, что у людей сломались их ридеры. Дочь Луизы Паллас согласна, но еще упоминает о великом поветрии избавления от ридеров, которое началось, когда люди поняли, что электронные книги собирают данные об их привычках чтения и даже, например, знают, на какой странице они остановились. Джеки думает, что людям не хватает настоящих страниц, которые можно переворачивать. Грюн говорит, что людям не хватает возможности оставлять пометки на полях. Пенстемон убеждена, что люди скучают по запаху бумаги, такому чистому, сухому и приятному. Она даже пользуется духами под названием «Мягкая обложка». Я духами не пользуюсь. Но иногда брызгаю ими в воздух в Сонное воскресенье.

В этом месяце у меня осталось всего два Сонных воскресенья. Наша дочь возвращается. Хетта приедет 19 декабря и останется до Рождества. На Новый год она вернется в Санта-Фе, потому что тамошняя «плаза»[46] прекрасна в новогоднюю ночь, согретая кострами, разожженными рядом с уютными заведениями, где можно выпить горячего шоколада и горячего рома с маслом, а также поесть бискочитос[47]. Она хочет жить там вечно, или пока в тех краях не иссякнет вода, и тогда она планирует переехать на Верхнее озеро.

– Тебе это не по карману, как и Санта-Фе, – сказала я ей, когда она поделилась с нами планами.

Почему я это сказала? Очевидно, потому, что я первоклассная стерва. Я не виню Хетту за то, что она ответила на мой комментарий колкостью. Я не виню ее, потому что не понимаю саму себя, когда нахожусь рядом с Хеттой. Не знаю, как ей удается нажимать на все мои кнопки и перебирать каждую мою струну. Она бросает листья салата в мою тушеную оленину, расходует в неимоверных количествах мое мыло для мытья посуды, раскалывает мои деревянные ложки, добавляет непомерное количество муки в мой соус. Она испачкала мои простыни, причем не менструальной кровью, что было бы понятно, а желтой французской горчицей, которую, находясь под кайфом, выдавливала из тюбика, создавая узоры, имевшие, по ее мнению, тайный смысл.

Она так похожа на меня.

Вот почему я такая, когда нахожусь рядом с ней, думает обо мне Поллукс.

Но теперь вернемся к Сонному воскресенью.

Поллукс придумал себе приключение. Он собирался выучить новую песню. Песню, которая, как сказал он, заставит весь мир вращаться. Я была рада.

Потому что мне казалось, будто мир остановился. Небо было невероятно серым и подходило по цвету к прохладной коре деревьев. Над озером поднимался густой туман. Солнце тоже было серым, как и моя кровь, если она еще оставалась в теле. Я чувствовала, что это не так. Кровь заменил вязкий агар, ограничивающий доступ ко всему, кроме серых клеток. Я даже не чувствовала, как бьется сердце. Призрак. Я проснулась призраком. Наступило Сонное воскресенье, так что никто меня нигде не ждал, во всей вселенной, будь то человек или дух. Это был день, который не предъявлял ко мне никаких претензий. Я имела полное право претерпеть любые изменения.