При таких заботах и трудах старца о братиях, начали они опять понемногу, чрез его наставление достигать того же устроения, как и в Драгомирне, подвизаясь и преуспевая благодатию Христовою, по молитвам своего отца. А он радовался и со слезами благодарил Бога, что, по желанию его, Господь даровал ему тихое и безмолвное место, и отнюдь не имел в помысле искать иной обители более просторной и с большими удобствами. Напротив, он рад был тишине и тесноте, которую от юности своей возлюбил Христа ради и к которой привык. Потому и братство свое поучал и увещавал, ради любви Божией, претерпевать все скорбное мужественно и со благодарением.

Однако нужды братий, великая скудость и недостаток келлий, а также мольбы и советы отцов духовных побудили старца написать прошение к князю Константину Мурузу, в котором выставлена была на вид крайняя нужда в келлиях. Благочестивый же князь, получив прошение, обратился к сенату своему с вопросом: каков монастырь Секул, в котором пребывает старец Паисий с братией. Тогда один из главных сенаторов, бывший некогда в монастыре Секуле и все хорошо знавший, отвечал: монастырь Секул тесен, и церковь там мала. Не для такого многочисленного братства он устроен. И стоит он на месте неудобном; ибо дорога к нему каменистая, очень затруднительная и неудобная к перевозке необходимых жизненных потребностей. Услышав это, христолюбивый князь с соболезнованием сказал сенаторам: нет ли в нашем княжестве такого монастыря, в котором можно бы было успокоить сего старца Паисия? Они отвечали: во всем нашем княжестве нет более просторной обители, как монастырь Нямец. В нем и церковь большая, и дорога к нему очень удобная; от Секуля же отстоит он только на два часа пути. Обрадовался сему князь и предписал старцу, повелевая ему, без всякаго рассуждения и ни на кого не взирая, переходить в монастырь Нямец: в нем и церковь большая, и дорога к нему очень удобная. Когда же получил старец это предписание и узнал из него неожиданное повеление, то весьма возмутился духом. Скрылся мир его, безмерная скорбь объяла его душу. Восплакался он горькими и неутешными слезами до изнеможения и недоумевал что делать. Весьма смутились и братия, в особенности же духовные отцы — истинные ревнители по Богу, любившие тихое и смиренное монастырское жительство и с соболезнованием сердечным желавшие преуспеяния душам братии, над чем много и трудились. Они одни с великою горестью соболезновали старцу об имевшем быть душевном разорении братий.

Что же было потом? Печаль и скорбь старца так усилились, что он и от роду не испытывал того. Горько плакал и болезненно неутешно рыдал о том, что предвидел разорение и погибель душевного устроения братий; еще же и о том, что должны были прекратиться общие его поучения к братиям, которые он говорил им, при общем собрании в трапезе, — с одной стороны потому, что невозможно будет всем им вместе собираться, так как они будут разделены (одна часть в Нямце, а другая в Секуле), с другой же стороны потому, что будут приезжать гости, миряне и важные особы, и невозможно будет запретить им, чтобы не приходили послушать поучения. А чрез это пресечется его нравоучение, которое он всегда прилагал в конце своего поучения касательно исправления случавшихся между братиями поползновений, в которых подобает, по Писанию, согрешающих обличать при всем собрании (1 Тим. 5, 20), не указывая на лица, устрашая их гневом Божиим, дабы согрешившие постыдились, и убоявшись исправились, а неповинные большее возымели опасение и охранение от греха. Неутешно скорбел об этом старец и непрестанно плакал день и ночь.

Когда же он собирался писать к князю прошение об оставлении его в Секуле, пришли сюда начальствующие из монастыря Нямца. Припадая к нему со многими слезами, они смиренным прошением и неотступною мольбою начали умолять его, чтобы он не обижал их и не расстраивал на старости жительства их, прибавляя к сему — чтобы им не плакать на него до смерти. Едва мог старец терпеть от жалости, слушая слова эти, уязвлявшие его святую душу, боголюбивую и по истине братолюбивую, кроткую и всем мира, пользы и спасения желавшую. Показав им предписание князя, он с горькими слезами говорил: видите, отцы святые! вот причина смущения и скорби нашей и вашей. Но да известит вас Христос Господь, что никогда мне и в мысль не приходило, чтобы учинить такое беззаконие и насилие и опечалить души ваши, и за преступление заповеди Божией подпасть вечному осуждению. Сами вы знаете, что и Секул заняли мы не по насилию нашему. Но бывший в нем игумен, блаженной памяти отец Нифонт, видя наше смущение вследствие зависимости от папистов, сам, по любви своей к нам, приглашал нас к себе, так как желал жить с нами, скончав здесь и жизнь свою благочестно. Тогда мы, по любовному согласию, писали о сем ко властям и получили просимое. И сказал им еще: как бы я дерзнул учинить такое злодеяние? Какими бы глазами взглянул я на ваши святые лица, имея совесть свою судиею и обличителем в причиненной мною вам обиде? Как бы я приступил к Престолу Божию, дабы причаститься страшных и Божественных Таин, имея плачущих и обвиняющих меня пред Господом за насилие мое? Да не будет сего, да не будет! Напротив, я буду писать к князю и со слезами просить и молить его, чтобы оставил и нас и вас мирно пребывать в своих обителях. Ибо мы здесь, по благодати Божией, имеем глубокий мир. В рукописи на поле приписано: о горе мне! сколько скорбящих и воздыхающих на нас!

Такою и подобною более пространною беседою старца Паисия быв успокоены, начальствующие Нямецкаго монастыря возвратились в свою обитель. Блаженный же старец написал к князю весьма плачевное прошение. Ибо каких умилительных и убедительных он слов не употребил в нем? Каких благословенных причин не представил? Каких в этом писании он не изъявил прошений и слезных молений от всего своего братства, желая отказаться от Нямецкаго монастыря и вместе принося благодарение Богу за безмолвное и тихое пребывание в монастыре Секуле? Написал он со смирением, при многих слезах, и о имевшем последовать для братии душевном вреде и о разорении тишины и безмолвия их, и об иных многих, имевших быть подобных сим причинам. Написав таким образом прошение, старец послал оное с первым духовником обители своей, молдаванином, благоговейным о. Иринархом, который знал и греческий язык, присоединив к нему и еще другого духовника! И ожидал ответа в надежде, что князь исполнит его просьбу. Посланные пришли с прошением к князю. По прочтении же сего прошения, они начали и словесно в подробностях объяснять ему все, и со слезами припадая к ногам его, и представляя многия душевредные причины, умоляли его, чтобы он оставил старца с братством пребывать в Секуле без смущения и соблазнов, но никак не могли упросить князя. Ибо он повелел приготовить старцу предписание, в котором ко всему написанному приписал своею рукою и такие слова: «Сотвори послушание, иди в Нямец, нисколько не рассуждая». Утвердив же эту бумагу собственным подписью и печатью, он отдал ее духовникам и отпустил их с миром.

Возвратились посланные с грамотою от князя. И когда старец прочитал и увидел написанное в ней с повелением: «Сотвори послушание, иди в Нямец», то горько заплакал и не знал, — что делать. И так усилилась и объяла душу его безмерная печаль, что он не мог ни есть, ни пить, ни спать, и весьма изнемог телом; ибо предвидел окончательное разорение душ братий своих. Со своей стороны и все братия были в страхе, скорби и великом смущении, как бы старец не умер от безмерной печали. Потому старейшие из духовников и братии, собравшись вместе, пришли к нему больному, и начали со слезами просить его, чтобы он оставил такую безмерную печаль и подкрепился пищею. Говорили ему: какая нам польза, если ты безвременно умрешь, и мы без тебя останемся сиротами? Что нам тогда делать? Он же, как муж благоразумный, видя чад своих духовных, так сильно о нем сожалевших, плакавших, смущавшихся, и смерть его считавших для себя великою бедственною потерею более всякаго их разорения, помолчал немного и, возведши око ума своего ко Господу, тяжело воздохнул, горько заплакал и сказал: «Тесно нам, братие, отовсюду». Потом встал с постели, сотворил крестное знамение, поклонился иконе Пречистой Богоматери и сказал: «Да будет воля Божия! Пойдем и нехотя».