Кобылу пришлось взять с собой, но сесть на нее никому не удалось. Отказывалась брать на свою спину хоть кого-нибудь из чужаков. Повязав на неё сумки, Мару взял кобылу под уздцы, и они все дружно пошли новым составом дальше. Через пару часов удалось найти и вещь-мешок того некроманта. Он валялся на обочине, по снегу были раскиданы кое-какие вещи, меч валялся в стороне, а на дороге был начертан незаконченный защитный круг. Кинжал был воткнут в притоптанный снег на границе, так и не дочерченной окружности. Имельда узнала сумку, которую тягала Ивасья, да и кинжал оказался знакомым.

Она присела и коснулась темных пятен в границах круга, отдернула пальцы, нахмурившись, перевела взгляд на кинжал и уверенным рывком выдернула его из снега. Перед глазами пронеслась агония и страх худого мужчины, а потом все стихло, но только лишь для того, чтобы заново взорвать свой мир желанием крови и одиночества.

Имельда тихо выругалась. Круг был знаком ей, и она уже догадалась, в целом, что произошло.

— Дурак, — пробормотала она, глядя на кинжал и не дочерченный рисунок.

— Кто?

— Тот, кого мы вчера застали у Ивасьи.

— А что такое? Что случилось-то? Что это вообще такое на снегу-то?

— Его покусали, — она оторвала взгляд от кинжала, засунула его за пояс и повернулась к Турцелу, договаривая, — Вурдалаки. — Мужчина сглотнул. — А это один из ритуальных кругов. Таким обычно защищают окружающих от того, что внутри. «Обратной печать», — соизволила пояснить, высматривая опасность вокруг и что-то обдумывая, — Турцел, тащи сюда его суму. — Имельда принялась стирать с дороги бесполезный круг и пятна грязной крови. Мужчина приволок с обочины вещь-мешок. Имельда покопалась в нем. В основном одежда, тряпочные кульки с травами, ритуальная атрибутика, косточки животных, свечи с мелом… Стандартный, в общем-то, набор некроманта. Даже, можно сказать, деревенский. А вот один из мешочков — кожаный — ее заинтересовал.

Она отдала вещи Турцелу, который больше всех нуждался в них, так как своего ничего у него не осталось после крушения. И даже этому скарбу, можно сказать, с мертвеца, с нечисти, он был рад.

Имельда развязала крепкую тесьму и развернула кусок дубленой кожи. С хмурым удивлением она уставилась на горсть зубов. Они были разных размеров, но все коренные. Скривив губы, она поковырялась в них, едва касаясь, указательным пальцем. Зубы были по большей части детские, что еще больше делало находку мерзкой. И, что удивительно, все целые, не тронутые болезнями или чернью. Было ясно, что зубы выпадали не сами, их выдирали у детей специально…

Имельда закрыла глаза, переводя дух. Сжала мешочек в руке. Чем бы ни занимался этот некромант, с очень большой натяжкой его можно было назвать официальным работником. Он занимался чем-то запрещенным, потому что детские коренные зубы не фигурировали ни в одном разрешенном официальными органами ритуале. Девушка стянула мешочек обратно тесемкой, но выкидывать не стала. Какой бы мерзкой эта находка ни была, ее ценность было сложно описать. Такие ингредиенты добывались лишь на черных рынках.

Его и остальную атрибутику она переложила к себе, так как мужчинам и уж тем более обратившемуся некроманту, она была ни к чему, а ей как раз могла пригодиться. Они отправились в путь, значительно ускорив темп. До деревни было не так уж далеко. Имельде не приходилось тратить силы на расчистку дороги, и, когда до заката оставалось не больше пары часов, а деревня вот-вот должна была показаться, Имельда вдруг почувствовала эту ни с чем не сравнимую вонь и веяние знакомой мертвой силы. Она ускорила шаг, а вскоре и вовсе перешла на бег. Деревня показалась из-за поворота, девушка чуть не споткнулась, остановившись как вкопанная.

— О, хоспаде… — запыхавшись, выпалил Турцел, остановившись рядом с некроманткой. С другой стороны встал Мару. Все втроём они смотрели на то, что некогда было небольшой деревенькой, а сейчас стало тем, что только отдаленно ее напоминало.

Разваленные заборы, украшенные разводами крови и чьими-то внутренностями, чьи-то избы горели до сих пор, чьи-то успели прогореть и сейчас только тоскливо тлели, исторгая дым к темнеющему небу. Тут и там валялись изодранные псы и домашний скот.

Деревня была не больше двадцати домов, и все они были пусты, темны и хранили гробовое молчание. Ни крика, ни слова, ни стона, ни звука. Ничего. Только треск горящих домов и тлеющих построек. На улице было не очень морозно и поэтому дым стелился над деревней и лесом, ее окружавшим. Снег был окрашен в алое, в воздухе стоял отчетливый запах металла и гари.

Троица в нерешительности ступила на оскверненную территорию. Мару и Турцел видели только то, что могли поведать им их глаза, но и этой картины хватало с излишком. Имельда плелась где-то за ними, чувствуя каждой клеточкой тела ту агонию, что разверзлась здесь прошлой ночью. Люди бегали, суетились, падали и топтали друг друга. Женские визги, мужские крики, детский плач…

Имельда не выдержала и опустилась на грязный снег, упираясь в него шестом и почти повисла на нем. Мощное чувство дежавю захлестнуло ее. Воспоминания о далеком прошлом смешивались с картинами прошедшей ночи и настоящим мгновением, накладываясь друг на друга, перемешиваясь и соединяясь в какого-то чудовищного мысленно-эмоционального выродка.

Она видела, как от одного к другому кидается один и тот же монстр, который то представлялся беловолосой девочкой, то сутулым мертвецом с длинными ручищами увенчанными крепкими когтями. Его кожа отливала зеленым, и Имельда почти ощущала ту вонь, что шла от него. Его целью было убить родных, сделать их себе подобными, не просто насладиться плотью и кровью, а создать стаю, обеспечить себя силой, обезопасить от тех, кто может его уничтожить.

Очень часто вурдалаков путали и даже намеренно объединяли с упырями, но это было ошибкой. Упыри заведомо не обладали разумом. Упыри не являлись инициированной нечистью. Они не кусали специально живых, чтобы создать себе подобных. Нет, упыри питались кровью и плотью, и появлялись, только если сошлись определенные обстоятельства в жизни и послесмертии. И убиенный мог стать упырем лишь в том случае, если нечисть выпила кровь жертвы и не стала по какой-то причине питаться плотью. Тогда труп, укушенный или оцарапанный этой тварью, и сам становился нежитью.

А вот вурдалак обладал неким подобием животного разума, если таковым вообще можно было его обозвать. И он не пожирает свою жертву, лишь выпивает ее досуха, заражая своей отравленной слюной. Вурдалаки стремятся создать конклав, поэтому новообращенный вурдалак всегда возвращается в свой дом, и в первую очередь обращает своих близких. А те, превращаясь в нежить, идут уже к своим родным отцам, матерям, сестрам и братьям… И так до тех пор, пока не останется никого из живых или не встанет солнце.

Именно поэтому из-за появления вурдалаков очень часто вымирали целые деревни, если вовремя не истребляли опасность. И эта деревня пала именно по глупости некроманта, переоценившего свои силы. Он думал, что сумеет победить недуг, от которого не существует лекарств. Он думал, что успеет защитить родных, заключив себя в «обратную печать», но не успел. Яд быстрее убил его. И, восстав тварью, он обратился туда, куда звала его злая природа.

Что могли обычные деревенские люди противопоставить нежити? Ничего. Вилы и ножи пробивали плоть, но не убивали. Нельзя убить мертвого обычным железом… У них не хватало сил отнять голову или конечность. Здесь не росла осина… У них не хватило сил и знаний…

— Imel’da? — Мару обернулся и тут же вернулся на несколько шагов назад, опускаясь перед девушкой.

— Им было так больно… так страшно. Это ужасно. Они все погибли… — своим взором девушка была не здесь. Она была там, в прошлой ночи, когда переродившийся, а точнее сказать, умертвившийся маг-некромант пришёл сюда и принёс с собой смерть.

— Peschet! — он тряхнул ее за плечи, обхватил лицо и заставил посмотреть на себя.

— Часовня, — она тяжело поднялась и спешно направилась вдоль изуродованных домов к концу деревни. Домики здесь стояли без какой-либо системы. Они теснились к дороге, сбиваясь в какую-то кучу. Здесь не было даже толковых заборов, так, столбики, да рейки меж соседскими огородами.