Девушка вышла из-за калитки, на ее лице было прямым текстом написано, что она думает обо всем этом.

— Нет, я не согласна.

Мару скептично пробурчал нечто в духе «как будто мне нужно разрешение», но Абрахан переводить это не стал. Он прекрасно понимал истинные причины своего друга и переубеждать его не спешил. Он был взрослым мужчиной и прекрасно мог принимать решения сам.

— Не отказывайся, Пешет. Мару может постоять за себя, его помощь не будет лишней.

— Я не хочу втягивать вас в свои проблемы.

Мару закатил глаза, ничего не ответив. Он совершил странный жест в сторону Абрахана, не собираясь как-то еще с ним прощаться. Он отнял от своего лба пальцы в сторону друга, а потом вернул их к своему сердцу. И на этом все. Они никогда не прощались, потому что прощание означало бы, что они расстаются навсегда или надолго. А если сказать «до встречи, мой старый друг», махнуть рукой или вовсе не попрощаться, то тогда складывалось впечатление, что уже к вечеру они снова увидятся. И время ожидания не будет столь долгим.

Имельда тяжело вздохнула, тайно внутри себя все же радуясь, что будет не одна.

— Прощайте, Абрахан.

— До свидания, Имельда.

Девушка улыбнулась и вышла на проспект, догоняя Мару.

Вдвоем они стояли у непримечательного двухэтажного дома на несколько хозяев с крошечным палисадиком перед высоко расположенными от фундамента окнами. Господин главный дознаватель жил в очень простых отдельных комнатах, которые ему выделили городской канцелярией на время, что он будет присутствовать в городе. Жить в одной из келий послушников он отказался, хотя по правилам должен был жить именно там. Но наблюдать за юнцами, что еще не видели настоящей жизни, а потому с благоговением и неистово отдавались вере, он не желал. Вся их назойливая набожность только раздражала. К тому же там было неуютно и холодно, а в его возрасте со здоровьем уже приходилось считаться. Кости ныли каждый раз, когда он промерзал. Милтон ждал весеннего тепла как никогда…

Девушка смотрела на окно, в котором можно было разглядеть тусклый свет свечи. Дознаватель уже не спал или еще даже не ложился. Имельда, облизнув пересохшие губы, вошла в парадную дома. Поднявшись по узкой крутой лестнице, она постучала тихо в дверь. Мару был рядом. Через несколько мгновений дверь приотворилась. Из темного нутра на пришлых гостей смотрел господин Милтон. Он изрядно удивился, увидев перед собой некромантку.

— Пешет? — дверь отворилась шире, — Что ты здесь дел…

Девушка не дала договорить, она распахнула дверь и вошла во временный дом инквизитора без тени сомнений. Мару проследовал за ней тенью. Поспешно закрыв двери на ключ, Милтон поспешил за незваными гостями. — Ты сбежала! — он говорил шипящим шепотом. Впрочем, тихим его нельзя было назвать. — С ума сошла? Что ты творишь!?

— Где Митриш? Куда его увели? — девушка осмотрелась, сделав круг по просторной, скромно обставленной комнате. Здесь не было отдельного кабинета или библиотеки. В одном пространстве умещались и узкая кровать, и рабочий стол с застекленным книжным шкафом, и старое трюмо, и нечто, что заменяло кухню. Без очага, без воды. Просто стол и пара стульев. Видимо, в этом доме была отдельная, но общая кухня на всех хозяев.

Милтон словно хлебнул кипятка, скривился.

— Ты явилась сюда из-за мальчишки!? Глупая дура! Ты понимаешь, что наделала? Я бы сумел защитить тебя, сиди ты в камере! Зачем ты вылезла… Как ты вообще это сделала…

— Защитить меня? — Имельда подошла ближе, на ее лице не было никаких эмоций, — Это больше не в ваших силах, господин Милтон. Просто скажите, где мальчик. Куда его дели?

— Делай ты, что я тебе говорил, ничего бы этого не было… — мужчина устало плюхнулся в кресло. В свете всего пары свечей синяки под глазами стали еще темнее, а морщины глубже. Мужчина разом постарел лет на десять.

— Отвечайте, где Митриш!

Она налетела на него, словно голодная волчица, вцепилась здоровой рукой в ворот рубахи, легко приподняв крупного мужчину над креслом. Ткань несчастно затрещала. Ярость, что вскипала в ней бурным потоком ледяной горной реки, придавала сил, а может это сам Моро́к влиял на нее. Оказавшись вплотную к Васлиду, она почувствовала ладан, перебивающий тонкий запах пота. Мужчина давно не мылся. От него веяло не только грязной одеждой, но и пыльной усталостью. За свою жизнь он пережил даже больше, чем Имельда. И у него не было тех сил, с которыми всю жизнь шла она. Он не был магом, не был валаром, у него в душе не было запасной батарейки в виде чудовища. С ним была лишь его Вера.

Имельда видела, как наяву, осколки его одинокой жизни, утоптанную дорожку его извилистого пути. Он посвятил себя Богу, отдавшись ему во служение, когда в детстве на его глазах нечисть прорвалась в наш мир и истребила почти всю его деревню. В живых остались лишь те немногие, кто успел спрятаться в небольшой церкви под защитой святых стен и старого священника.

Имельда окунулась в этой воспоминание. Для Васлида самым отчетливым в нем были несколько моментов. То, как священник неистово молился перед старой иконой Святого Иосифа, держа в руках обычные деревянные четки. У него не было денег на красивые камни лазурита. Но именно эти четки с обычным деревянным крестом стали для Васлида точкой внимания. Он смотрел, как они трясутся в морщинистых руках священнослужителя, пока за дверьми раздаются предсмертные крики боли и ужаса, и адский вой той мерзкой твари, что рвала его родных на куски.

Другой момент, что Васлид пронес сквозь время в своей памяти и сумел сохранить до мелочей, это поступь девочки с черными кудрями. В тишине ее шаги были оглушающими. На рассвете, когда уже давным-давно все стихло, она решилась выйти из церкви, желая узнать, что случилось с ее родными. Она была младше Васлида на пять лет, но оказалась куда храбрее юнца, у которого только-только пробился мягкий пушок под носом. Он отчетливо помнил, как она вышла на деревянное крыльцо, ее силуэт осветился оранжевым светом восходящего солнца, а потом она неуверенно ступила на снег, усыпанный рубинами застывшей крови. Она плакала, зовя мать и отца. И Васлид дрогнул. Он тоже поднялся и вышел на крыльцо, жмурясь от утренней зари. Та картина, что предстала перед ним, навсегда отпечаталась в его памяти. А вот то, как он нашел истерзанных родителей — нет.

Вокруг церкви, на расстоянии в пару метров снег был не тронут нечеловеческими следами, только брызги крови долетели до него, когда нечисть разорвала не успевшего добраться до спасительного оплота церкви. Тварь не смела подойти к священной земле. Все вокруг было разрушено, но не святые стены. Васлид дрожал от горя и восторженной благодарности. Та ночь навсегда определила его путь.

Имельду рывком перенесло в другое воспоминание, где Васлид уже повзрослел, отпустил волосы и бороду. Его худому лицу она добавляла некой живости и человечности, а взгляд тогда еще не был таким ледяным.

Он с Матильдой сидели в тесной келье монастырской крепости при Вааларе. В ней было светло из-за выбеленных стен и большого окна, но места все равно было крайне мало, поэтому они то и дело касались друг друга коленками. Вот только внимание на это обращал лишь сам Милтон. Каждый раз его сердце замирало на миг, а грудь сдавливало, когда в пылу монолога Матильда задевала его ноги своими. Он сидел на низкой для его роста кровати, колени выдавались вверх. Он чувствовал себя неловко в такой позе, и постоянно одергивал себя за нелепые греховные мысли. Он принял сан инквизитора три года назад, уже успел укрепиться в этой роли, и не должен был даже помышлять о женщинах. Однако женская коленка то и дело касалась его ног, шуршала ткань тяжелых юбок, когда Матильда эмоционально описывала свою историю. Он честно старался слушать о какой-то там девчонке и что с ней произошло, и как она, Матильда, не смогла уничтожить ребенка. Она просила его о помощи, взывая к их старой дружбе и общему пережитому горю, что определил их судьбы. Ведь это она тогда была с ним в церкви. Она вышла первая под лучи солнца, она первая ступила на окровавленный снег, и она увидела тогда Духа Смерти, что благословил ее своим касанием. Только Васлид этого не видел, ведь Духа Смерти могли видеть лишь некроманты. Матильда рассказала это сама, когда они все отошли от шока и горя.