— Ну, как я выгляжу? — бросил он надзирателю, остановившись напротив кабинета Алины и приглаживая непослушные пряди парика, скрывающего лысеющую голову.

Надзиратель, чьего имени генпрокурор не мог знать, встрепенулся от неожиданности, оторвался от замочной скважины, в которую пристально вглядывался то одним, то другим глазом.

— Кхм, замечательно, господин генеральный прокурор.

— Ну-ка, отойди от двери. Мне нужно к Алине Даниловне.

— Она сейчас, как бы это сказать, занята, господин генеральный прокурор. Может чуть позже? А я передам ей, что вы заходили, — как-то неуверенно пытался отговорить обычный служка высокопоставленную особу.

— Да что ты себе⁈..

Но сладкие стоны девушки, донесшиеся из кабинета Томиловой, прервали его гневную речь. В неверии он прислонился к двери, вслушиваясь в происходящее за ней, но очередная порция стонов уверила его в необратимом. Алина прямо сейчас с кем-то трахалась.

«Грязная шлюха и тварь! Променяла такую партию! И на кого? — именно с такими словами он намеревался ворваться в кабинет, но вовремя остановился. — А и правда, на кого?».

Этот сработало отрезвляюще, ведь в «Крестах» находились люди и побогаче, и статусом повыше. А Алина девушка очень видная, и могла приглянуться кому-нибудь еще. Да что греха таить, Томилова — лакомый кусочек для любого местного «кобеля». А потому своими действиями он мог вскрыть «ящик пандоры».

Осторожно заглянув в то же отверстие, куда минуту назад заглядывал надзиратель, Болсуновский нервно сглотнул. Алину разложили прямо на рабочем столе, а чей-то крепкий зад ритмично двигался в замочной скважине.

— Кто? — поборов первый шок и неверие, лишь спросил генпрокурор.

— Ахматов.

Лицо прокурора мгновенно налилось багровым цветом. Он с силой дёрнул дверную ручку и ворвался в кабинет, полный решимости наказать обидчика. И… замер в дверном проеме, не в силах сдвинуться с места.

Ахматов прервал процесс, темная дымка окутала его и подняла над полом, глаза стали ярко-красными, полными ненависти. Он еще человек, но уже находится где-то в пограничном состоянии. Адская тварь развернулась всем корпусом к нарушителю спокойствия. Его и без того немаленьких размеров фаллос, ежесекундно пульсировал, увеличиваясь в размерах, вместе с телом одаренного.

Болсуновский ошеломленно смотрит на него, переводит взгляд на бесстыже разлегшуюся Томилову, которая даже не пытается прикрыть промежность, пребывая в экстазе. Мужчина сглатывает слюну, потому как головка члена «смотрит» прямо ему в лицо.

— Кто ты такой? — спросил Ахматов густым басом адской сущности, готовый в любую секунду обрушиться на нарушителя.

— Изззвините, я, кажется, дверью ошибся, — промямлил генпрокурор и медленно попятился, не сводя глаз с угрожающе торчавшей между ног штуковины.

Алина нежно обхватывает меня сзади, упирается горячей грудью в спину, на языке тела требует продолжения действа.

— Лев, кажется, это был генпрокурор, — кокетливо шепчет мне на ухо, прикусывая мочку уха.

— Плевать.

Гашу вязь узора. Целуемся. Подхватываю Алину на руки и несу на подоконник, кажущийся мне более удобным, нежели рабочий стол с шаткими ножками. Горшок с мискантусом падает на пол, разбивается вдребезги. По мимолетному взгляду Алины на горшок понимаю, что он был ей дорог.

Краем глаза цепляю активность во внутреннем дворе учреждения. Отрываюсь от ее губ, чтобы спросить, кто эти люди? А главное: где мы?

— Овсянка, Лев. Психдиспансер.

— Не опасно?.. Вот так?.. На виду у всех?

— Плевать! — отвечает мне моими же словами Алина, скрещивает в замок ноги на моей спине, притягивая к себе, и комната вновь наполняется сладкими стонами.

Все произошло как в тумане. В какой-то момент магия любви (или что-то иное, необъяснимое) взяло вверх. Чувства были столь сильными, что мне вдруг стало мало просто держать Алину в своих крепких объятиях. Хотелось раствориться в ней полностью. Ощущать влажность ее податливого лона, впитывать жар ее дыхания, слышать всхлипывания. Как же я скучал по тем ночам в пещере, проведенным с ней.

Набережная Невы блистала великолепием. Августовское солнце согревало все еще зеленую траву, бросало яркие блики на голубую водную гладь. В целом — было приветливо к горожанам. Разводной мост величественно расходился в стороны, освобождая путь теплоходу с иностранными туристами.

В этот чудесный день по набережной прогуливалась дама с собачкой. Мелкая породистая сука редкого окраса и с дорогим ошейником, украшенным стразами, беззаботно бегала по газону, приносила хозяйке противную резиновую пищалку и также противно лаяла (играла якобы).

Тем временем мимо пробегал Стивен. Он был подобен гепарду, развившему бешеную скорость. И еще быстрее. Стивен спешил на помощь своему хозяину и почти не смотрел по сторонам, ведомый высшей целью: спасти. Почти…

«Случилась ли с ним беда на самом деле?» — задавался Стивен вопросом, потому как не чувствовал опасности для своего хозяина. Не так давно он тайно запитал ниточку связи с душой хозяина, чтобы всегда знать, где он находится и все ли с ним в порядке. И вроде бы сейчас все с ним было в порядке. Более того, в эту минуту хозяину было хорошо… Однако сомневаться в словах хозяйки он тоже не смел, а потому слепо ей доверял и бежал. Если она сказала, что хозяин в беде, значит, так и есть.

Энергия девятого яруса Ада подпитывала его. Наспех сформировавшийся энергоканал был столь велик, что пространство и материя трещали по швам за спиной Стивена, а земля под ногами адского пса горела.

Обострились и его рефлексы. Собачий нюх открыл новую грань. Окружающий мир окрасился в яркие цвета (раньше он видел мир в черно-белых тонах). Но даже эта ошеломляющая способность — видеть в красках — не смогла остановить его. А вот сука смогла…

— Какая же она красивая! — воскликнул Стивен, резко затормозив всеми лапами перед породистой сукой. — Кажется, я влюбился!

Расплылся Стивен в дурацкой улыбке (если собачий оскал можно назвать этим словом).

— Не трожь, подонок! — воскликнула барышня, бросившись наперехват, но не успела… Стивен обнажил свою ярко-красную кривую «губнушку» и вошел в девственную щель импозантной суки.

Вот только пока он ее сношал, не обращая внимания на тщетные потуги хозяйки разъединить их с любимой, в груди появилось тревожное, давящее чувство стыда. Но рефлексы, мать его, брали вверх. Чтобы отрезвить свой затуманенный разум, Стивен сильно прикусил свисавший в сторону похотливый язык, и вдруг вспомнил, куда бежал и зачем.

Половой контакт не был завершен, а потому собакен встал на задние лапы, развернул суку пастью к себе, не вынимая своего органа и не прекращая поступательных движений, потанцевал на выжженном газоне, ища для себя точку опоры, и, как ни в чем ни бывало, побежал на выручку к своему хозяину. На задних лапах.

Спустя некоторое время (когда он закончил постыдное действо), он вдруг понял, что больше не любит красивую суку. Да и сука вроде бы не такая уже и красивая, а вполне обычная. С трудом вынув из нее свою кривую штуковину, он оставил суку на глухой улочке, под лавкой. Известно, всяк зверь после соития печален. Но, как истинный джентльмен, все же бросил несколько фраз напоследок. Что, мол, если ты вдруг залетишь от меня, то я буду заботиться о детях.

Сука Стивена не слушала, все еще пребывая в райских собачьих кущах. Да и не понимала она его речей. Удостоверившись, что с ней все будет в порядке, Стивен нехотя бросил тонкую связующую нить к ее душе и побежал дальше.

Молодой аристократ Алексей Воронин прогуливался по дворовой территории медучреждения «Овсянка» вместе с остальными психически нестабильными личностями. Более того, Алексей, в сравнении с другими, был большим психом, нежели его товарищи по несчастью. Парень ходил под себя, судорожно запрокидывал голову, а в уголках юношеских губ скапливалась слюна или остатки еды. Ужасное зрелище.