— Уж будьте так добры, Вячеслав Викторович.

Оставшись с Молохом наедине, я неторопливо начал одеваться, жадно поглощая информацию от контроллера:

— Шестьдесят три сквадовца сложили головы, сто сорок сильно покалечены. Многие потеряли конечности. Остальные сидят здесь же, в «Крестах», этажом ниже. Четверо бойцов дезертировали во время боя, но их выловили люди Аликперова и передали полисменам.

— Дядю тоже посадили?

— Нет. Он скрылся в подземных тоннелях Стивена. Там же на момент задержания находился Астай и четверо хакасов.

— Залевская?

— Она не попала под раздачу. Всех баб опросили и отпустили. Даже Марьяну. Романов хорошо помог. Разместил наших людей в гостинице. А его лекари занимаются сейчас ранеными.

Все, о чем рассказывал мне Молох, вызывало внутреннее удовлетворение: количество погибших невелико, утраченные конечности скоро снова отрастут. Достаточно было восстановить силы, обернуться гравером и одаренный запустит регенерацию своего тела. Выстоять против многотысячной армии одаренных и потерять лишь шесть десятков… Как же я недооценивал полководческий гений Егора. А еще меня смутило произнесенное им слово «наших». Кажется, я упустил момент, когда Молох начал считать моих людей и своими?

— Где Егор?

— В камере с дезертирами.

— С-суки! — вырвалось у меня из-за подлого поступка безопасников.

— Вячеслав Викторович! — рявкнул я на дверь, и он мгновенно появился в проеме. — Куда вы посадили Егора Бероева?

Полунин не решался мне отвечать, нервно пожевывая свои губы.

— Ну же⁈ — в гневе зажег вязь узора, добавив голосу демонических ноток.

— Сидит в камере, где и остальные твои люди.

— С кем именно⁈

— С твоими бойцами. Имен я не знаю, — продолжал он играть придурковатого полисмена.

— Распорядитесь перевести его в одиночную камеру!

Наши взгляды схлестнулись в долгом противостоянии. Я осознавал, где нахожусь и что делаю. У старшего грандмейстера в распоряжении целое крыло в «Крестах» и несколько сотен подчиненных. Я же пришёл в чужой монастырь со своим уставом. Устанавливаю свой порядок. Плешивая голова грандмейстера только качнулась от такой наглости.

Но этот сучара решил наверняка засадить моего Егора. И я никак не мог этого допустить. Зная нрав сурового вояки, я был уверен, что над дезертирами суд состоится в ближайшее время, когда начальник сквада узнает об их предательстве. А возможно, суд уже свершился.

Полунин находился в замешательстве. Не знал, как ему реагировать. Рядом находились его подчиненные, внимательно слушали странный разговор, при котором их руководитель покорно стоял и слушал наглеца Ахматова, не предпринимая ровным счетом никаких действий. Поведенческие шаблоны начальника стирались на глазах, уважение к старшему грандмейстеру стремительно падало.

«Послать его нахер, а лучше пристрелить, как дворовую псину!», — так думали немногие полисмены, те, кто не успел осознать, какая рыба попалась в их сети. Позже они сходят в церковь, поставят свечку, и будут прославлять Бога, сберегшего их от неминуемой смерти. Но сейчас они находились в сладком неведении.

Когда грандмейстера известили об избиении Ахматова, по спине Полунина пробежался холодок ужаса. Еще свежи были воспоминания о видеозаписях, и потому он срочно примчался сюда — все исправить.

Но чертов хронум не просил, он требовал. Требовал будучи без ошейника. В лоскутах одежды, напоминавших о недавнем его перевоплощении. И как же грандмейстеру сохранить хорошую мину при плохой игре⁈

«С Ахматовым нужно действовать гибче, — заключил для себя Полунин. — И плевать, что подумают другие!»

Считалось, что нет такого дара, который нельзя было бы подавить. Считалось… До появления палача.

Ахматов здесь и сейчас представлял опасность для всего живого. Его появление в этих стенах можно было сравнить с атомной бомбой, медленно ведущей обратный отсчет. Но ведь точка невозврата ещё не пройдена! Можно отмотать назад!

— Обязательно переместим, Лев, — сухо ответил он Ахматову, чем вызвал шквал недовольства у своих подчиненных.

И тут же отдал приказ:

Степан, срочно переведи Егора Бероева из камеры сто четырнадцать в одиночную!

— Слушаюсь, Вячеслав Викторович! — браво отрапортовал Степан.

И зачем он только согласился на авантюру с Бероевым? Все этот амбициозный прокурор — подонок, которому Полунин сильно задолжал!

Ахматов уверенно шагнул навстречу Полунину, отчего у старика сильно заколотилось сердце. Но остановился в метре от него. С силой хлопнул стальной дверью перед носом грандмейстера, да так, что та осталась висеть на верхней петле, и вернулся к своим вещам.

— Какие еще новости, Молох?

— Организация понизила тебя в ранге. Сразу на две позиции. Теперь ты пушечное мясо. И бросать тебя будут в самое пекло.

Слова контроллера никак не укладывались в моей голове. Еще вчера Молох говорил мне о некоем задании от арбитров, при выполнении которого меня продвинут по карьерной лестнице. А сейчас я снова на той же позиции, каким был до Романова. Если только…

— Это из-за Романова? Арбитры узнали, что он жив?

— Нет. Если бы узнали, то ты уже был бы мертв. Это из-за Златана.

— Не пойму. Поясни.

— Златан находился на хорошем счету в Организации. Ты отнял у него все, похерил его дело. Твоим заданием было наладить контакты с цыганским бароном и вновь наводнить рынки столицы наркотой. Но мало того, что ты не пошел на контакт, так еще и поставил шах и мат наркобарону.

— Бред какой-то!

И тут меня осенило:

— Погоди-ка, а ты когда намеревался рассказать о задании?

— После ликвидации барона.

Я по своему обыкновению провалился в лимб, дабы все обдумать. Чертов Молох со своей игрой! Чертова Организация и их задания! Кто-то наверху двигает фигуры на шахматной доске. И не только Арбитры. Меня же используют, как сраную пешку. Как я мог согласиться на торговлю наркотиками? Как мог работать с ублюдком Златаном? При любых обстоятельствах я не взялся бы за это задание. И если барон находится под протекторатом Организации, разве они не должны известить его обо мне? Запретить всяческие провокации в мой адрес. Или он сам ослушался? Одни вопросы.

А между тем меня ждал Полунин.

Вернувшись в реальный мир, я попросил Молоха не затягивать с переездом в Суходольское. Покорно принял новый ошейник из рук Полунина и последовал в свою камеру.

Пока мы шли, я внимательно следил за выражением лица грандмейстера. Он хотел начать разговор, но никак не мог решиться. Прокрутив в мозгу все наши встречи с ним, я, отбросив тщеславие, начал первым:

— Вячеслав Викторович.

— А? — встрепенулся он.

— Извините.

Полунин запнулся на ровном месте. Недоверчиво покосился на меня.

—… За ваших подчиненных. Что позволил им усомниться в вас.

— А, ты об этом? Да, нехорошо вышло. А я ведь сам пришел к тебе извиниться. Но вижу, что сильно приукрасили, сказав, что чуть тебя не убили.

— Меня сложно убить.

— Это да.

До камеры было еще далеко. И я знал, что это еще не конец разговора. Но мы шли, а он молчал. Я подтолкнул его:

— Извиняться будете?

— За что? — он находился еще в некоей прострации, поглощенный своими мыслями. — Да, точно. Но вначале я хочу спросить, почему ты не дал отпор там, в камере?

— Чтобы выставить себя жертвой в будущих слушаниях.

Тут я слукавил. Не было у меня такой мысли на тот момент. Я тоже не всесильный, каким хотел показаться или хотел быть. Удар электрошокером был подлым и неожиданным. Он сработал ошеломляюще. После него я не смог зажечь вязь узора, чтобы замедлить время. А когда очередной удар по голове вывел меня из строя, было уже поздно.

Слабый, слабый хронум.

— Не нужно этого делать, Лев. Я поговорю со своими людьми, и подобное, уверяю, не повторится.

— Вы так и не извинились.

— Какой же ты… несносный, Лев! Ну, извини меня, извини! Доволен⁈