– Я не люблю парней моего возраста. Они все придурки.

– Но тебе с ними будет комфортнее.

– К чему ты сейчас мне это говоришь? Пытаешься быть правильным? Как все? А я никогда не была такой. Боишься, что тебя осудят? Мы можем ничего не рассказывать про наши чувства. Никому…если, конечно, ты чувствуешь ко мне хоть что-то кроме жалости. И вот жалости мне совершенно не надо.

Беру её за руку.

– Это не из жалости. Но нам нельзя переходить черту. Давай договоримся. Не обижайся и не психуй, но отношения между нами не изменятся. Я могу быть тебе не просто дядей, могу стать другом. Помогу тебе устроить жизнь. Я всегда поддержу тебя. Мы будем общаться, как раньше, но не больше.

– Ты трус, – шепчет Рада.

– Нет. Я просто хочу поступить правильно. Хочу, чтобы мы и дальше общались, а не стали друг друга избегать, когда твоя влюблённость закончится.

– Влюблённость? Ты считаешь, я влюбилась в тебя?

– А разве нет?

– Нет. Ты ошибся.

Не понимаю её. Вглядываюсь в глаза.

– Тогда что это?

– Не знаю. Просто симпатия, наверно. А может и страсть ,– пожимает плечами. Мне наверно лучше переехать к бабушке. Если ты скажешь, что я перевоспиталась, они заберут меня.

Я вроде должен радоваться, что она сама всё решила и хочет к маме обратно. Я ведь об этом мечтал, но сейчас мысль остаться без неё совсем не радует.

– Хорошо, – заставляю согласиться себя. – Завтра позвоню ей.

Выхожу из машины. Жду Раду, вместе заходим в дом. Навстречу нам вылетает Арина. И я совсем не рад её сейчас здесь видеть. Почему она не уехала? Я же сказал, ей чтобы она не ждала меня.

– О! Ты всё-таки нашёл эту мерзавку.

Глаза Арины полыхают злобой.

– Арина. Перестань. Следи за своим языком.

– Ты её ещё и защищаешь?

– Да. А тебе уже давно пора быть дома.

Вижу по ней, что она едва сдерживается. Красивое лицо исказилось, и смотреть на неё неприятно.

– Ты только посмотри, чем она занималась в своей комнате.

Арина суёт мне под нос какую-то книгу.

– А это не может подождать? Рада устала и я тоже.

– Не может, – рявкает она. А я едва сдерживаюсь, чтобы не выкинуть её за шкирку. – Прости, я вся на взводе. Просто не ожидала увидеть подобное.

Я открываю книгу, которая оказывается блокнотом. И вижу зарисовки карандашом. Очень качественные рисунки.

– Нет, ты не туда смотри , вконец отлистай.

Рада подлетает и пытается отобрать у меня блокнот.

– Ты рылась в моих вещах сволочь! – орёт на Арину.

– Ты извращенка, – в ответ орёт на неё Арина.

– Хватит! – басом повышаю голос и я, чтобы прекратить начавшуюся истерию.

Они замолкают. Смотрят на меня.

Я же открываю блокнот на последнем листе и вижу рисунок мужчины. В силуэте угадывается знакомое черты. Листаю ещё. Там ещё несколько рисунков: обнажённый торс, мужские ягодицы. А на следующей странице мой портрет. Прорисован детально, особенно привлекают глаза.

– Рада это твои рисунки? – спрашиваю её. Я удивлён такому мастерству.

Она кивает.

– Очень мастерски. Я бы даже сказал профессионально. Ты где-то училась?

Рада не успевает ничего ответить, как снова начинает голосить Арина.

– Ты только это заметил? А ты не обратил внимания, кого она рисует и как? Переверни страницу ещё и посмотри. Это же какой надо быть бесстыжей, чтобы рисовать своего дядьку голым.

От любопытства я переворачиваю ещё одну страницу и обалдеваю от детализированного мужского обнажённого тела. Пусть у него нет головы, но я каждый день смотрю в зеркало и понимаю, кого она рисовала.

Рада смотрит испуганно, но не на Арину, а на меня. Боится моей реакции.

– Художники во все времена в первую очередь учились рисовать человеческое тело. И мне кажется, у Рады это отлично получилось.

– Вы ненормальные! – кричит Арина. – Твоя племянница, извращенка, а ты даже на это никак не отреагируешь?

– Я последний раз повторяю. Ещё раз обзовёшь Раду, ноги твоей здесь больше не будет.

Арина вдыхает воздух, чтобы ответить, но замолкает. Снова пытается что-то сказать и снова замолкает.

– Хотя я передумал. Сейчас же собирайся и сваливай из моего дома.

– Тимофей, как ты смеешь?

– Я думаю, ты и сама уже поняла, что мы с тобой хреновая пара.

Взгляд в потолок. Лежу уже…не помню сколько. Мне кажется, я даже все извилины и шероховатости на матовом потолке изучила, так долго в него смотрю. Прошла неделя, Тимофей не звонит, не пишет, не приходит. А обещал стать хотя бы другом.

Очередная солёная капля стекает в уголок глаза и катится по виску, теряясь в моих волосах.

Понимаю, что нет смысла лежать и жалеть себя, но ничего не могу с собой сделать. Не могу взять себя в руки и снова начать пререкаться с бабушкой. Или снова начать рисовать. Я уже неделю не рисую. Для меня это нонсенс. Но к карандашу даже не тянет.

Вспоминаю удивлённый взгляд Тимофея, когда он смотрел мой блокнот. Как я могла забыть его? Как?

Злюсь на себя и ругаю. Ведь это моё личное, в которое я никогда никого не пускала. А Арина словно мне всю душу изгадила, замарала единственное дорогое, что у меня было. Мои мечты, желания, которые я рисовала в блокноте и не смела никому доверить.

– Рада, девочка моя, что случилось?

В комнату входит бабушка. Я молчу. Мне ничего не хочется говорить. Она присаживается на кровать рядом со мной, гладит мои волосы.

– Нельзя же всё время лежать. Ты бы хоть поела.

– Не хочу, – заставляю себя ответить, ведь она не виновата в том, что творится в моей душе.

– Тимофей тебе что-то наговорил? Ты от него, как приехала, так не узнать совсем.

– Нет, бабушка. Всё хорошо.

– Если бы было всё хорошо, ты бы сейчас не лежала на кровати бледная, как мертвец. Что между вами произошло? Он обидел тебя? – шепчет бабушка, и я снова начинаю плакать. Лучше бы обидел. Я бы, наверное, так не страдала.

– Рада, ты скажи. Я ему тогда взбучку устрою. И ведь бессовестный игнорирует меня, трубку не берёт.

– Да ты что ба? Не надо ему взбучку. Он не обижал меня. Наоборот…это я…

– Ну ничего. Всякое бывает. Главное ты поняла, что вела себя неправильно. А Тимофей, я думаю, итак это понимает.

Судорожно вздыхаю, пытаюсь заставить себя успокоиться.

– Угу, – соглашаюсь с бабушкой, лишь бы она поскорее вышла.

–Дед ёлку привёз. Пойдём наряжать. У меня игрушки есть такие, каких ты никогда не видела. Старинные ручной работы. Хочешь, покажу?

Киваю, потому что понимаю, что от бабушки не отделаться. Она не оставит меня в покое, чувствует себя ответственной за меня. А может, и правда отвлекусь хоть немного. Мне уже от самой себя тошно. От своих страданий и соплей.

Ёлка, которую принёс дед, очень красивая. Мы с матерью чаще всего сосну покупали, потому что ёлки дороже. А дед именно ёлку принёс. Ещё и пушистую, не ободранную. Бабушка достаёт картонные коробки, в которых аккуратно упакованы игрушки. Они переложены ватой. Прежде чем вешать игрушку, я разглядываю маленькие фигурки, сосульки и шишечки. А бабушка рассказывает про каждую. Где, когда она её купила.

В комнату входит дед, одобрительно кивает. Помогает приладить гирлянду на ёлку. Сверху добавляем немного дождика и мишуры.

– Красиво получилось, – шепчет бабушка и обнимает деда.

Они красивая пара. Представляю, какими они были двадцать лет назад. И почему мама решила сбежать от них? Не такие уж они и плохие.

– Сегодня Тим звонил. Просил не волноваться за него, – сообщает бабушке дед. – Говорит конец года, приходится закрывать хвосты.

Бабушка вздыхает.

– Парню уже тридцать два, а он даже о семье не задумывается.

– Всему своё время Люба. Кстати, я его уговорил сегодня на ужин заглянуть.

Сердце у меня стучит в висках от новости. Кажется, я не видела его целую вечность.

– Что же ты раньше не сказал? Я салатиков ещё сделаю.