– Добрый день, да, моя доченька пока совсем без сил. Ей даже трудно говорить.

– Ничего страшного, жить будет! Всех нас на тысячу лет переживет да еще и в космос полетит! – Светился Антон Павлович. – Вы, дорогушка, – кивнул он Нурие, – не переживайте. Не хочет говорить девчушка, значит, пока не надо. Значит, не нужно ей это и все. Вот хоть убей, не заговорит. Все-таки упала с нехилой высоты, не хочет вспоминать об этом. – Его бодрый взгляд метнулся в сторону Нелли.

«Упала с высоты? Где? Неужели в Лесу? Я могла умереть?»

– Неллечка, все хорошо, – не унималась мама.

Ее овсяной аромат уже проник в ткань простыни, Нелли будет вдыхать запах после ее ухода. Но почему глаза мамы больше не блестели? Успокаивая Нелли, она словно, успокаивала себя…

«Все хорошо» Нурия говорила им обеим и не верила в это самое «хорошо». Нелли не покидало чувство отрешенности от мира, ведь в какой-то момент ее отделили от реальности, пока она спала. И казалось, забыли вернуть полностью. Иначе, почему она не хотела говорить? Черный планшет врача Нелли хотела разукрасить в белый. Ей не нравились цвета. Все было не на своих местах.

– Интересно, что я записываю, экстремалка?

«Нет, Дед-Мороз».

– Молчание – знак согласия. Слушай внимательно, юная экстремалка Бессонова. Постарайся в ближайшее время не делать свои выкрутасы, лады? – он очень смешно нахмурил брови, их кончики взметнули вверх, как крылья птицы. – Никакого волнения, покой. Лучше перейти на домашнее обучение на первое время. Это не совет. Это мое лечение. Препараты я уже выписал, так уж, для поддержания иммунитета.

– Понаблюдаем еще Вашу бунтарку, а потом отпустим домой. С головой шутить нельзя, – подмигнул врач. Ему шли усы и очки. И розовые щеки.

Он ушел почти сразу, а мама долго рассказывала о грустной жизни без любимой дочки. Папа успел купить ей стеллаж для книг, который Нелли давно приметила в Интернете. Девушка мечтала собрать собственную библиотеку. В местную было слишком страшно ходить. Общаться с библиотекарем, теряться в бесчисленных пыльных полках. Просить помощи она стеснялась. Обычно Слава звала Нелли. Библиотекари подругу уже давно знали и с радостью болтали о книгах. Нелли в это время отмалчивалась в уголке и делала вид, что что-то искала сама. Слава не знакомила ее ни с кем. Нелли и не просилась.

Нурия чмокнула дочку в обе бледные щеки, отпечатав красную помаду, расчесала волосы и оставила на кровати фиолетовую сумку.

– Здесь кое-что… косметичка, блокнотик, ручки. Может, захочешь пописать или покалякать. Чтобы совсем скучно не было, милая моя.

Нурия встала, поправила атласную юбку, проверила все пуговицы на блузке. Вряд ли когда-нибудь она забывала их застегнуть. Глаза-пуговки пару раз моргнули и полностью закрылись. Длинные нарощенные ресницы торчали паучьими лапками. Она нежно улыбнулась, но Нелли не понравилась улыбка. Словно ее насильно нарисовали на лице.

Мама ее часто ругала. Странно. Нелли считала себя очень послушной, даже чересчур послушной девочкой. Родители часто преувеличивали масштабы катастрофы. В основном, конечно, мама.

– Скоро мы привезем тебя домой.

«Я тоже соскучилась, мамочка».

После ухода мамы Нелли копалась в сумке, узнавая вещи. Первым делом она вытащила зеркало, как телефон-раскладушку. Ее глаза карие, радужка обсыпана золотыми бликами. Челка отросла настолько, что кончики активно закрывали обзор кофейным зеркалам-глазам. Нелли схватила челку правой рукой и подняла вверх, обнажив молочный лоб. Небольшой шрам красовался у виска, она дотронулась тонкими пальцами до резца и заметила пару прыщиков. Нелли убрала руку со лба и вздохнула. Тяжело знакомиться с собой. Губы не нравились. Пухлые внизу и тонкие сверху, арка Купидона чересчур изогнулась.

«Не очень-то я и красивая». Так думали почти все девочки в семнадцать лет.

Она еще раз взглянула в зеркало. Глаза застыли, Нелли моргнула пару раз. В лице не таилось ни вызова, ни искры, ни мятежности.

«Я точно не бунтарка», – вспомнила она слова Антона Павловича, к сожалению, не Чехова.

Дед-Мороз выписал Нелли через неделю. Девушка училась ходить. Она заново переставляла ноги, заплетала косы и держала ложку.

Каша в больнице Бессоновой не нравилась. Она вспомнила, что терпеть ее не могла. Не наедалась, похлебка казалась водой, размешанной парой крупиц. Нелли часто смотрела в зеркало, боясь увидеть другое лицо. Более смелое, открытое и красивое. С ярким макияжем, удачной помадой. Или она все же хотела видеть в себе другие черты?

Невероятно. Будто часть воспоминаний успешно стерлась, а часть, та скучная часть ее жизни навечно осталась в голове как что-то само собой разумеющееся. Она не понимала, какой на самом деле была месяц назад. Нелли представила себя без длинной челки, с розовыми тенями, подведенными черным нижними веками, стрижкой под мальчика. Бессонова увидела прокол в носу, губе и ощутила привкус холодного железа. Глаза были почти черные и бездонные, как озеро в темную ночь.

Коматозный сон исказил реальность. В скромной и напуганной половине себя девушка была уверена на все сто процентов. Но один оставшийся процент мешал сосредоточиться на основной личности, выдумывая дерзкие воспоминания.

Она обязательно расспросит подруг, обязательно. Ведь у нее были друзья? Да. Были. Слава богу…

Антон Павлович принес пациентке альбомный лист и попросил разрисовать его. Нелли взглянула на грубые пальцы, потерла их между собой, но карандаш не взяла. Умела ли рисовать? Боязно творить при людях. Минуту Нелли смотрела на бумагу, вторую минуту на карандаш. Это точно новый карандаш. Никто его не трогал, серый грифель сверкал острием, а ластик матовой белизной.

Она так долго разглядывала предметы, что забыла о Деде-Морозе. Когда врач шагнул в сторону, Нелли испугалась и сломала карандаш, резко воткнув его в лист. Антон Павлович лишь похвалил буйное воображение и принес еще один карандаш. Нелли выводила линии. Прерывающиеся и неуверенные. Так рисовали дети или люди, пытающиеся рисовать левой рукой. Но Нелли была правшой и использовала рабочую руку. Она еле надавливала на грифель.

В конце всех художественных попыток родился маленький велосипед. Крошечный, почти в уголке. Нелли сравнила себя с ним. Ведь и она стояла в неприметных уголках, например, когда приходила в библиотеку со Славой Вольной. Скромница выискивала серьезную художественную литературу не потому, что любила ее, а потому, что хотела понравиться библиотекарше. Смотрите, какая она умная и молодцавая! Если бы она взяла розовую мелодраму, то не услышала бы этих слов.

Слава же брала кучу разной литературы и все равно оставалась любимицей не только библиотекарей, но и учителей. И правильно. Она знала почти все. Достойная девочка. И она знала все о Нелли: от комплексов до скрытых талантов.

– Почему ты нарисовала именно его?

Ответ Нелли остался пустым.

– В следующий раз не бойся надавливать, лады, экстремалка? Нужно чуть смелее быть. Твой велик теперь уже ни к черту, но уверен, ты найдешь способ кататься.

Нелли неуверенно мотнула головой. Она ведь не каталась на велосипедах. Никогда. Тогда почему не Чехов был уверен в ее способностях?

– Да брось, что за категоричность-то!

Нелли показала на велосипед и написала на бумаге: «Я упала с обрыва на нем?»

Антон Павлович несмело кивнул. Он еще не уходил и смотрел на нее в поисках ответной реакции. Нелли легла на кровать и отвернулась к стене. К бирюзовой, скучной стене. Вот бы и ее разрисовать. «Хм, но я ведь не хочу этого».

Дед-Мороз каждый день подбадривал пациентку и учил шагать. Слабость и недоумение постепенно исчезали, стирались мутные барьеры, из-за которых снимок реальности выходил плохого качества. Медсестры помогали одеваться, а однажды Нелли попросила одну из них оценить ее рисунок. Бессонова взяла ее за руку и показала велосипед. Медсестра сказала, что дальше будет только лучше.