Посвящается жизни

НЕЛЛИ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Просыпаться одной нормально. Даже приятно. Просыпаться одной в белой постели с бирюзовыми холодными стенами непривычно. Не та комната. Много цвета. Он расплывался перед глазами и пробирался в мозг густотой мазков. Другие оттенки исчезли. Небольшой стол рядом слишком стерильный. Не было ни хлебных крошек, ни разводов синей ручки. Зато розы в стеклянной вазе отдавали весной.

Нелли всматривалась в ровные стены и лепестки, в пустую дверь и чистый пол, стул слева от себя. Педантичность. Писк аппарата. Капельница. Больница. Да, она в больнице. Хорошо. Дальше. Глаза упивались картинкой, искали объяснение пребыванию здесь. В голове смешалось два цвета и смыло остальную палитру. Нелли представляла, как оттенки палаты кружили в безумном вальсе, набирали скорость и удаляли остальные непрошенные цвета.

Она бы поднялась, но постель приковала. Слабость ломала суставы, тревожила душу. Не вставай. Темный волос закрыл обзор, и Нелли обрадовалась. Однотонное разнообразие сбилось случайным вмешательством собственного локона. «Больная» усвоила третий цвет. Горький шоколад.

«Я тут», – она подала несмелый голос. И сразу испугалась его. Нелли почувствовала в нем чужеродность.

Нет, это он. Тихий мелодичный. Семнадцатилетняя Нелли вспомнила, как в школе робко отвечала на вопросы учителей, но никто не слышал. Ее ответ ловили ушами другие и отвечали, получая пятерки вместо нее. Поэтому девушка любила сочинения. Писать получалось лучше всего. Учитель проверял ЕЕ размышления и понимал знания. Ее устные ответы впечатляли только, когда были подготовлены заранее. Спонтанная речь выходила заикающейся, сорняковой в сочетании с «эм», «получается», «как бы сказать», «ну», «эээ».

За это ее ругала лучшая подружка и одноклассница – Алина Леонова. В меру полненькая, с густой карешкой и розовым блеском на губах. Она считала, что нужно показывать свой голос, его ведь так легко присвоить себе. Алина выступала на сцене. Однако ее призвание было в другом – готовить. В свои шестнадцать лет девушка работала в премиальном ресторане «Нефть». Правда, официантом. С жадностью смотрела, как готовили повара, доедала остатки от гостей (надо же было попробовать шрирачу и медовый соус) и часто наказывалась администрацией за то, что торчала на кухне, а не в зале.

Несмотря на постоянные шпионские вылазки на кухню, Алина оставалась самой ловкой официанткой. Через экран айко1 шел бесконечный список заказов Леоновой. Она работала по выходным, потому что получала больше чаевых. Безотказно заменяла коллег не потому, что была доброй, а потому что было больше чаевых. И детей она обожала, конечно. Потому что родители оставляли больше чаевых за ее мультяшное внимание.

Вспомнив подругу, Нелли улыбнулась. Осталось вспомнить себя. Девушка взглянула на руки. Они длинные, бледные и, кажется, такие слабые. Лак на ногтях местами стерся. Почти на всех сколы и грязь. Подушки пальцев твердые. Костяшки в царапинах. Она скалолазка? Нелли тронула лебединую шею, провела пальчиками сверху вниз и ощутила мурашки. Это уже было с ней. Ей не хотелось повторять движение снова, словно это было неприятным воспоминанием.

«Кто-нибудь?»

Ее тихость никто не оценил. Нелли замолчала. Так лучше. Она испугалась незнакомого звучания голоса. Комната оставалась бело-бирюзовой, голой и бесчувственной. Нелли сменила бы белоснежное постельное белье на черное. Просто взяла и облила бы нефтью простынь. Или расцарапала стены железной щеткой. Или расцарапала руки лезвиями. Внутри не было мира. Бушевать и только бушевать! Стоп! Она не такая. Не бунтарка. Молчи.

Ее аномальные мысли прервались, когда открылась дверь. В коридоре стены цвета персика, свежее, чем в палате. Но персик исчез, как только дверь захлопнулась.

«Мама?»  – про себя спросила Нелли.

– Милая, милая, Неллечка! Ты проснулась! Как ты себя чувствуешь?

«Точно мама. Помню эти черные выпуклые глаза. Как бусинки. Было страшно врать, когда они смотрели в упор. Родинка под левым глазом, чуть скрытая ресницами. Я ведь когда-то рисовала себе подводкой сердечки под глазами. И дикие толстые стрелки! Я так умела?».

– Мы скоро заберем тебя домой. Только врач проверит, и мигом окажешься в своей комнате. Все будет хорошо. Главное, не волнуйся.

Нелли бы спросила многое. Например, почему она оказалась здесь? Ведь явно что-то случилось. В больнице просто так не оказывались. Это не игровая комната и не антикафе. Врачи лечили болезни, а пациенты смирно лежали. Ведь только вчера Нелли вместе с подругами, Славой и Алиной, кидала дротики в фотографию Анны Блок, высокомерной, но ужасно красивой девчонки. Виновница, хоть и окончила школу год назад, часто появлялась там и не забывала чмокнуть в губы нескольких старшеклассников. Троица подружек не любила ее, потому что Анна пыталась соблазнить парня Мирославы – Данила. Скидывала ему пикантные фотографии, звала прогуляться, а однажды прямо при всех в коридоре показала грудь. Слава сразу же дала ей пощечину и накинулась рвать волосы. Многие мальчишки смеялись, говоря, что у Анны грудь была больше, поэтому малышка сердилась.

У Славы с Анной всегда была вражда, наверное, поэтому между «Лоли» и «Шипами» бушевала война, полная сплетен, палок в колеса и вечных скандалов.

«Лоли» – ангельское и правильное воспитание. Это были Слава, Алина и Нелли. Первая создала общество и гордилась им, как истинная учительница русского языка гордилась бы Пушкиным. Ее короткие кудряшки резво прыгали, когда она шла по коридору проверить школьную стенгазету, а голубые глаза сверкали, когда она видела ее в целости и сохранности. Мирослава Вольная – министр культуры, главный редактор школьной газеты и победитель олимпиад по русскому и литературе. Она придумала носить девочкам кукольные платья и выглядеть благородно на фоне остальных.

Юркая и пытливая. И себе на уме.

«Шипы» же – антоним воспитания в целом. Мятежников было в разы больше, что делало их сильнее и независимее. Шипы дразнили Лоли и остальных ребят, доставляли неудобства учителям, выкладывали в сеть интересные видео. Все бунтари состояли на учете, дисциплинарные комиссии уже устали созываться, но война продолжалась. Черное и белое, горькое и сладкое, гладкое и шершавое.

Может, вместо Анны Блок дротик случайно угодил в саму Нелли? Карма определенно существовала в данном случае. Голова у девушки, правда, болела.

Мама села на кровать, подправив длинную атласную юбку. Она всегда гладила вещи и сохраняла идеальное состояние на целый день. От нее приятно пахло. Овсяным печеньем. Это был очень знакомый запах. Нелли полегчало. Наконец в пустой голове вырисовывались картинки реальности. Нелли играла в «Угадайку». Выбирала пазлы прошлого, вспоминала знакомые запахи и лица.

Нелли взяла маленькую ручку мамы и несмело сжала. Прикосновение дало импульс к уверенности в своих воспоминаниях. Да, это была точно ЕЕ мама. Но чего-то все равно не хватало.

– О, доченька. Как я переживала, – Нурия сжала руку Нелли в ответ. Ее глаза слегка увлажнились, прозрачный бисер собрался в мелких морщинках уголков, но не расцветал влажностью на коже.

Пару минут мама с дочкой тепло держали руки в нежном прикосновении. Нурия гладила девушку и повторяла, как переживала еще сотню раз. И еще сотню. Еще сотню до тех пор, пока дверь в палату не открылась снова. Как свист, как ветер и зимний мороз появился человек в халате с планшетом в руках. Нелли стало прохладно, несмотря на весеннюю погоду снаружи. Девушка крепче сжала руку матери, а Нурия похлопала легкими движениями пальцы ребенка.

– Ух ты, наша экстремалка проснулась! – чуть не кричал врач. – Бессонова старшая теперь на посту! А меня зовут Антон Павлович, но не Чехов, к сожалению, – мужчина звонко рассмеялся.