Музыканты поспешно расчехляют инструменты и начинают подыгрывать Утесову.
Любил он очень шик,
Стесняться не привык,
Заранее о подвигах кричал!
Отцу подпевает Дита, а музыканты в традициях «Теа-джаза» оживляют песню сценическим движением, насколько это, конечно, позволяет теснота бомбоубежища. И лица людей проясняются, и страх покидает их, и все улыбаются и аплодируют песне надежды…
СВЕРДЛОВСК, СЕНТЯБРЬ 1941 ГОДА
Та же песня звучит на оборонном заводе, в цехах которого трудятся только старики, женщины и мальчишки, стоящие на ящиках, чтобы дотягиваться до станков.
Орал по радио,
Что в Сталинграде он,
Как на параде он,
И ест он шпик.
Музыканты пристроились на огромном круге карусельно-расточного станка. А Утесов поет на «эстраде» из сложенных в пирамиду чугунных болванок.
КУЗБАС, ДЕКАБРЬ 1941 ГОДА
Та же песня продолжается в госпитале, под который оборудован актовый зал школы, где на стенах еще висят портреты великих русских писателей. Ходячие раненые стоят – с костылями и в гипсе. Лежачих медсестрички подтащили на кроватях к пятачку в центре зала, где расположились артисты.
Барон фон дер Пшик
Забыл про русский штык,
А штык бить барона не отвык!
И бравый фон дер Пшик
Попал на русский штык —
Не русский, а немецкий вышел шпик.
Раненые хлопают, и к обычным аплодисментам присоединяется глухой каменный перестук – это аплодируют загипсованные руки.
ДАЛЬНИЙ ВОСТОК, МАРТ 1942 ГОДА
Та же песня звучит в помещении колхозной фермы. Здесь утесовских артистов слушают только женщины и коровы. Усталые, до срока постаревшие деревенские бабы, трогательно пытающиеся хоть как-то украсить себя: одна на всех помада да яркая косыночка поверх заношенного ватника – как привет из прежней довоенной жизни.
Мундир без хлястика,
Разбита свастика.
А ну-ка влазьте-ка
На русский штык!
Барон фон дер Пшик,
Ну где твой прежний шик?
Остался от барона только пшик!
Утесов завершает песню победным криком:
– Капу-у-ут!
Одна любопытная корова высовывает морду из стойла и громко мычит – как финальный торжествующий аккорд.
НОВОСИБИРСК, МАЙ 1942 ГОДА
Эвакуационные скитания оркестра Утесова завершились в Новосибирске. Здесь была определена постоянная репетиционная база в заводском Доме культуры, откуда музыканты выезжали на концерты.
Утесов держит речь перед коллегами:
– Хлопчики, мы едем на войну! Ну, не так чтоб воевать, конечно, а радовать своим искусством наших доблестных воинов. Я соображаю, что больше ничего говорить не надо, вы и так у меня толковые. Но я ж – одессит, я ж не могу не поговорить за жизнь! И я скажу: жизнь, конечно, тяжелая и паек голодный. Но мы должны работать так, чтоб наши воины – пока идет концерт – забыли про войну. И чтоб они думали не о том, что через час пойдут в бой на танки и пушки врага, а помнили, что дома их ждут красивые девушки в крепдешиновых платьях и танцы в городском саду! Вопросы есть, хлопчики мои?
Оркестранты только кивают – вопросов нет. Утесов включает репродуктор. Звучит сообщение Совинформбюро об очередном – конечно же, только временном – отступлении наших войск под натиском значительно превосходящих сил противника. Перечисляются оставленные города и села. Все слушают в горьком молчании. После сводки Скрипач выключает радио.
А Утесов вертит в руках громоздкий микрофон, пытаясь понять, как работать с этой штуковиной. Всю жизнь он обходился своим голосом, и вот на тебе – диковинная техника. Трубач предполагает, что на фронте голосом не обойдешься – чистое поле и никаких резонансных раковин. Утесов примеряется к микрофону – приставляет его к губам, тычет себе под нос… И решает, что нет – это совершенно дурацкая затея.
Дита вносит стопку военных брюк и гимнастерок. Она предлагает оркестрантам взять форму, а сапоги и портянки получить у коменданта. Музыканты разбирают комплекты солдатской формы, Дита обещает подогнать все, что кому не по размеру.
Утесов с дочерью собираются домой. Но тут возникает строгий лейтенант и приглашает руководителя оркестра в особый отдел.
За столом, заваленном папками и бумагами, просматривает список лысоватый особист, чем-то неуловимо похожий на всех людей во френче. Утесов сидит перед ним в ожидании. Наконец, особист протягивает ему бумагу:
– Пожалуйста, ваши списки с пропусками на фронт.
– Спасибо за оперативность! – улыбается Утесов, просматривает список, и улыбка сползает с его лица. – Но здесь же не все…
Особист спокойно отвечает:
– Здесь все, кто нужен.
– Нет, это какая-то ошибка… Где Узинг, Дидерикс, Кандат, Триллинг…
– Немцам выезд на фронт запрещен.
– Каким немцам? Это – музыканты! Советские граждане, такие же, как все.
Особист терпеливо объясняет, что это до войны они были как все. А теперь издан указ о переселении всех лиц немецкой национальности в Казахстан. Так что вообще-то утесовским музыкантам сейчас положено бы ехать в теплушках вместе с другими немцами. Но пусть скажут спасибо, что у них – культурная бронь.
Утесов с издевкой кланяется:
– Спасибо! Значит, так: у меня нет второй скрипки, тромбона и саксофона. Пожалуйста, до завтра – мы отбываем на фронт в шесть часов утра – доставьте мне указанных музыкантов!
– Да где я их вам возьму? – теряется особист.
– Тогда езжайте вы сами. Умеете – на скрипке, на тромбоне?..
– Вы что, издеваетесь!
– Нет, это вы издеваетесь и хотите сорвать наши концерты для поднятия боевого духа советских воинов!
Особист держит задумчивую паузу и меняет тон разговора:
– Уважаемый Леонид Осипович… Я очень люблю и почитаю ваше творчество! Но поймите, я не могу взять на себя такую ответственность…
Утесов тоже меняет тон:
– Хлопчик мой, я понимаю, ей-богу, все понимаю… Давай эту ответственность возьму на себя я.
– Вы?
– Ну да, я. Могу и расписку дать.
Особист напряженно думает и решается:
– Если под вашу полную ответственность…
Под самую полную! Отвечу по законам военного времени!
Утесов изображает петлю вокруг своей шеи и улыбается.
Особист отвечает ему неуверенной улыбкой.
Жилище Утесовых в эвакуации – небольшая комната в бревенчатом доме. Утесов складывает ноты в папку. Елена Осиповна укладывает его вещи в рюкзак. Дита примеряет перед зеркалом солдатскую гимнастерку. Муж Альберт меняет объектив кинокамеры. На кровати лежит мама Малка – очень постаревшая, осунувшаяся.
– Сумасшествие какое-то! – ворчит Елена Осиповна. – Муж, дочь, зять – все на фронт… А я одна – в тылу…
Утесов обнимает жену:
– Какой тыл? Ты здесь на самом переднем крае – рядом с мамой!
Мама Малка подает голос:
– Конечно, мама всем мешает! Вэйзмир, когда ты меня заберешь к себе, Господи?
Дита целует ее, гладит иссохшую руку:
– Бабуля, ну что ты, мы все тебя любим!
– Если бы ты любила бабушку, ты бы от нее не уезжала… И в каком виде ты едешь? Что это за босяцкая кофта?
Елена Осиповна одергивает свекровь:
– Мама! Это не босяцкая кофта, а форма солдата Красной Армии.
