– Я люблю тебя…

Казимира переходит от страсти к нервному смеху и вновь укутывает Лёдю шарфом:

– Нет, ты меня не любишь! Ха-ха, просто я тебя завлекла, опутала… Вот так, так… – И вдруг она прекращает всякую игру, говорит устало и просто: – Ты любишь только их. Лену и Диту.

На киностудии «Севзапкино» снимается фильм «Чужие». Лёдя изображает красного командира, Дита – его дочку, а мама Лена никого не изображает – она сидит позади камеры на каком-то ящике и бдительно следит за происходящим.

Режиссер Светлов руководит творческим процессом. Он таращит глаза и приказывает сделать то же самое Дите:

– Сделай большие глаза! Нет, больше! Еще больше!

Дита изо всех сил таращит глазки. Но потом не выдерживает и задает вопрос по существу:

– А зачем большие глаза?

– Затем, что твой папа уезжает на войну.

Дита резонно возражает:

– Тогда надо сделать глаза маленькие-маленькие, чтобы этого не видеть!

Режиссер ставит вопрос ребром:

– Кто здесь режиссер – я или ты?

– Вы, – соглашается Дита. – И вы обещали, что у меня будет красивое платье.

– Платье будет, но – потом! Если ты сейчас же сделаешь большие глаза!

Лёдя, неприкаянно мающийся в сторонке, напоминает о себе:

– А мне что делать?

Режиссер, как и все режиссеры мира, не особенно церемонится с исполнителем эпизодической роли:

– А вам – ждать, пока вас позовут в кадр!

– А что потом? Мне бы хотелось как-то подготовиться…

– А потом вы станете точно на эти метки… видите, мелом на полу?.. закроете лицо руками, как бы рыдая, и большими шагами покинете комнату.

Но в Лёде тоже просыпается непокорный творец:

– Красный командир не может рыдать, прощаясь с дочерью! Наоборот, нужно улыбнуться, подбодрить ребенка…

Светлов опять задает сакраментальный вопрос:

– Кто здесь режиссер – я или вы?

– Вы, – уныло подтверждает Лёдя.

– Тогда запомните: тут разговаривает только режиссер! У нас немое кино!

Лёдя отходит в сторону и ворчит:

– Немое кино, немое кино… Меня легче сделать мертвым, чем немым!

Лена на кухне готовит обед. Раздается звонок в дверь. Она удивленно вскидывает глаза на стенные часы и идет открывать. На пороге стоит Лёдя. Лена холодно смотрит на него и так же холодно сообщает: он что-то перепутал, сегодня съемок нет, а Дита в школе.

Лёдя молчит. Потом роняет глухо:

– Казимира погибла.

– Как?!

Лёдя монотонным, без эмоций, голосом излагает страшные подробности: Невяровская ехала в поезде на гастроли, костюмерша Марыся в купе чистила платье бензином, а Казимира хотела закурить – и вспыхнула, как факел…

Лена всплескивает руками:

– Какой ужас!

Лёдя в прострации разворачивается, чтобы уйти.

– Куда ты?

Лена хватает Лёдю за руку, ведет его в комнату, усаживает на диван. Он безвольно подчиняется и тихо твердит, что врачи сказали, Казимира умерла сразу, от шока, она не мучилась, не горела, просто умерла сразу, от шока… Лена прикрывает его губы ладонью:

– Ну все, Лёдя, все, все… Тут уже ничем не поможешь… Хочешь чаю?

Он даже не понимает, о чем это она:

– Чаю?..

Она объясняет ему, как ребенку:

– Да, чаю. С молоком. Ты же любишь чай с молоком.

– А-а, да, я люблю чай, – вспоминает он. – С молоком…

Лена опускается перед мужем на колени, расшнуровывает его ботинки, приговаривая, что сначала надо переобуться, что сейчас она найдет тапочки, где-то ведь должны быть его тапочки… Лена находит их, снимает с Лёди ботинки, надевает тапочки. Лёдя сверху смотрит на склоненную перед ним голову жены и вдруг тоже опускается на колени, обнимает Лену, словно ищет у нее защиты, и глухо рыдает. Лена по-матерински гладит его голову, просит не плакать, успокоиться, выпить чаю…

Она ведет его, как маленького, из комнаты в кухню, наливает чай, добавляет молоко и вкладывает чашку ему в руки. Лёдя зажимает чашку в ладонях, но не пьет, а, уставившись воспаленными глазами прямо перед собой, бесстрастно-монотонно твердит, что Казимира всегда боялась одиночества и всегда была одинока, она спрашивала, будет ли он рядом, когда она умрет, а он только смеялся, что «Травиата» – это не их репертуар…

Лене трудно слушать все это, она подталкивает чашку в его руках:

– Пей чай, пей…

– Сейчас… Я выпью… А может, она хотела умереть? Она все предчувствовала… И боялась, что я разлюблю ее…

Тут уж Лена не выдерживает:

– Послушай, может, хватит?! Я понимаю: случилась трагедия, она умерла, но я-то живой человек… И мне больно!

Резкая смена интонации дает результат: Лёдя словно очнулся тот сна.

Прости, я идиот! Зачем я все это… Я пойду. Прости, пойду…

Он вскакивает и направляется к двери.

Лена смотрит на его согбенную спину. В ее глазах – и обида, и боль, и гнев, но и сочувствие. Лёдя открывает дверь. Лена негромко вскрикивает:

– Стой!

Лёдя останавливается, медленно поворачивается.

– Ну и куда же ты так пойдешь? – спрашивает Лена.

– Как? – не понимает Лёдя.

– Так… – Лена указывает на его ноги – в домашних тапочках.

Молодую советскую страну воспевали молодые советские поэты. Огромные аудитории собирал пламенный трибун Владимир Маяковский, читали с эстрады свои стихи Михаил Светлов, Эдуард Багрицкий, Иосиф Уткин, Александр Безыменский… Поэты были вместе со своей страной и в борьбе, и в труде, и в радости, и в горе. Когда в морозном январе 1924 года из жизни ушел Ленин, поэтесса-одесситка Вера Инбер написала, что «стужа над землею такая лютая была, как будто он унес с собою частицу нашего тепла».

Маяковский написал большую поэму, которую назвал коротко и просто – «Владимир Ильич Ленин». А Петроград переименовали в Ленинград.

И вот уже не в петроградском, а в ленинградском «Свободном театре» Лёдя читает рассказ Бабеля «Как это делалось в Одессе»:

– Забудьте на время, что на носу у вас очки, а в душе осень. Перестаньте скандалить за вашим письменным столом и заикаться на людях. Представьте себе на мгновение, что вы скандалите на площадях и заикаетесь на бумаге. Вы тигр, вы лев, вы кошка. Вы можете переночевать с русской женщиной, и русская женщина останется вами довольна. Вам двадцать пять лет. Если бы к небу и к земле были приделаны кольца, вы схватили бы эти кольца и притянули бы небо к земле.

Зрители в этом театре совсем другие – не те, что веселятся в оперетте или на эстраде. Лёдю слушают внимательно, смеются сдержанно. Но аплодируют щедро.

– А папаша у вас биндюжник Мендель Крик. Об чем думает такой папаша? Он думает об выпить хорошую стопку водки, об дать кому-нибудь по морде, об своих конях – и ничего больше. Вы хотите жить, а он заставляет вас умирать двадцать пять раз на день. Что сделали бы вы на месте Бени Крика? Вы ничего бы не сделали. А он сделал. Поэтому он – Король, а вы держите фигу в кармане.

Лёдя уходит со сцены, сопровождаемый аплодисментами. За кулисами его ждет взволнованная Лена. И сообщает, что в театре находится автор.

– Он что, слушал меня?!

Лена не успевает ответить – это делает сам Бабель, крепкий большеголовый человек в круглых очках:

– Слушал я вас, еще как слушал. Давайте знакомиться. Исаак Эммануилович!

– Леонид Осипович! – Лёдя спохватывается и представляет жену: – Нет, конечно, сначала – Елена Осиповна!

Бабель энергично жмет руку Лёде и не менее энергично – Лене. Правда, она протягивала ему ручку для поцелуя, но эти церемонии не для бывшего конника армии Буденного.

– Боюсь, я сегодня читал хуже, чем обычно, – говорит Лёдя.

– Да нет, все неплохо, старик! – заверяет Бабель. – Только не берите монополию на торговлю Одессой.

Бабель смеется так заразительно, что Лёдя и Лена не могут не ответить ему смехом. И сразу атмосфера становится простой и дружеской. Лена предлагает поехать к ним домой – ужинать. Бабель вежливо отказывается: