– Помилуйте, а куда же вы дели сердечников? – пугается режиссер.
– А мы их отпустили на все четыре стороны! – сообщает Лёдя.
Режиссер радостно кивает и готов уже закончить игру. Но теперь Лёдя перехватывает инициативу и говорит уже не старческим, а занудным ученым тоном:
– Объясните, товарищ Синусов, сечение вашего маховика соответствует диаметру квадратного корня?
– Ну что вы! – мгновенно подстраивается под этот бред режиссер. – Мой маховик соответствует косинусу, так как он поставлен на параллелограмм!
– А скажите…
Режиссер хлопает Ледю по плечу:
– Все-все-все, молодой человек! Я вижу, вам палец в рот не клади!
Лёдя страшно радуется:
– Значит, вам нужны актеры?
– Нет, я же сказал, мне не нужны актеры.
Лёдя уныло скисает.
– Мне не нужны актеры, – продолжает режиссер, – но мне нужен актер! И, похоже, я его нашел! – Он протягивает Лёде руку: – Давид Гутман!
Лёдя отвечает рукопожатием:
– Леонид Утесов! Я из Одессы.
– Что такое Утесов, я не знаю, но Одесса меня устраивает.
Лёдя тут же проявляет одесскую хватку:
– А жить у вас есть где?
– У меня – есть, – усмехается Гутман.
– А у меня?
– А у вас – будет у меня.
В небольшой комнате Гутмана хозяин спит с женой на кровати. А Лёдя устроился на кушетке в ногах у супругов.
Из репродуктора слышатся утренние позывные. Хозяева не реагируют, а Лёдя просыпается, тихонько встает, подходит к окну. Перед ним раскинулась снежная Москва. Лёдя улыбается.
Новое пролетарское искусство совершенно не походило ни на что виденное до сих пор. Все было очень масштабно, очень ярко, митингово-лозунгово; у положительных героев – открытые лица, кожаные куртки и красные косынки, у отрицательных – толстые животы, фраки и цилиндры.
Зал «ТЕРЕВСАТа» тоже заполнен молодыми героями нового времени – в кожанках, кепках, кумачовых косынках, а в глазах – энтузиазм и радость жизни.
На сцене Лёдя – в рабочем комбинезоне, шапочке с надписью «Новости» и с газетой в руке – исполняет свой знаменитый номер «Газетчик». Номер в общем-то прост, но покоряет своей злободневностью. Каждое утро Лёдя берет десяток газет, вычитывает животрепещущие новости дня, излагает их в куплетной форме и, как бы читая прямо на сцене свежую газету, знакомит с новостями зрителей. В общем, как говорится, «утром – в газете, вечером – в куплете».
Сначала Лёдя представляется коротенькой преамбулой:
Газетчик без сомнения, труля-ля, траля-ля,
Рассадник просвещения, труля-ля, траля-ля,
Редактор и наборщик лишь составляют номера,
А я газету ношу по свету —
Газетчик я!
А далее идут куплеты, каждый раз новые. Причем Лёде их даже учить не надо. Он просто вклеивает новые стихи в сегодняшнюю газету и поет:
Вот интересная весьма газета,
В ней вы найдете много новостей.
Сам я нашел здесь тему для куплета
И спеть здесь хочу его вам поскорей.
Ах-ах-ах, чудная газета!
Ах-ах-ах, ты ее прочтешь!
Ах-ах-ах, что творится в свете,
Ах-ах-ах, сразу ты поймешь!
Вот сообщение с телеграфной ленты:
Ночью задержаны три мешочника.
Ехали с фруктами прямо из Ташкента,
А вместо рынка заехали в ЧеКа.
Ах-ах-ах, взяли фрукты эти,
Ах-ах-ах, прямо в Наркомпрос.
Ах-ах-ах, пусть рабочих дети,
Ах-ах-ах, кушают компот!
В доме Гутманов – завтрак. Давид и Лёдя наспех заглатывают яичницу, а жена Гутмана наливает им морковный чай.
– Лёдя, – приказывает Гутман, – ты давай на репетицию, а мне еще надо в Управление театрами.
– Я только на телеграф забегу, Леночке перевод отправлю.
– Когда же вы их привезете? – спрашивает жена Гутмана. – Уже засохли небось от одиночества!
– Конечно, скоро я их заберу. Просто Лена не хочет ребенка зимой в Москву везти. Диточке пока лучше у моря…
Гутман встает, Лёдя – за ним.
– Ну, спасибо, мы побежали!
Жена спрашивает:
– На когда ужин готовить?
– Не надо готовить, ужинаем в гостях, – сообщает Давид.
– Это у кого? – интересуется Лёдя.
– Раевские, биологи, очень душевные люди.
– Да уж, – улыбается жена. – До Нового года еще полмесяца, а у них уже елка стоит.
– Короче, Лёдя, – подводит итог Гутман, – готовьте парадный пиджак!
– А он у меня один. Он же – парадный
Вдруг у Гутмана в глазах загораются знакомые веселые чертики.
– Минуточку… Пиджак у меня один, но – парадный?
– Именно так, – подхватывает Лёдя. – Пиджак у меня парадный, но – один!
И начинается их привычная игра: оба произносят эти фразы на разные лады – с гордостью, с огорчением, с удивлением, с отчаянием…
– Все, хватит! – вскидывает руки Гутман.
– Сдаетесь? – радуется Лёдя.
– Нет, но в Управлении ждать не будут. Вечером продолжим!
Вечером Гутманов и Лёдю – все в том же сером френче и желтых крагах – встречают хозяева дома, милые интеллигенты из тех любителей искусства, что всегда готовы поделиться с голодными художниками последней селедкой.
– Проходите, раздевайтесь, пожалуйста! – приглашает хозяйка.
– Запаздываете, – укоряет хозяин, – все уж собрались!
Судя по голосам, доносящимся из комнаты, веселье в разгаре.
– Идите, пожалуйста, к гостям, – говорит Гутман, – не беспокойтесь, мы же свои…
Хозяева уходят в комнату. Гутман помогает жене снять шубу и заглядывает в щелочку двери.
– О, Луначарский уже всех учит и воспитывает…
– Кто это – Луначарский? – интересуется Лёдя.
– Ничего себе вопрос труженика искусства! Луначарский – нарком просвещения.
– Он?! – изумляется Лёдя. – Конечно, знаю! Но я не предполагал, что он… и тут…
– А тут еще и Всеволод Мейерхольд, – продолжает глядеть в щелку Гутман.
– И Мейерхольда, конечно, знаю! Говорят, его театр ни на что не похож…
В глазах у Гутмана снова пляшут веселые чертики:
– Лёдя, ты будешь режиссером из Лондона! Сева – англоман и помешан на английском театре!
– Но я не знаю английского языка…
– Зато у тебя практически английский френч!
Лёдя пытается еще что-то возразить, но Гутман подхватывает под руки его и жену и входит в комнату, где стоит наряженная елка. Гости здороваются. В ответ – гул приветствий. Гутман объявляет, что у него сюрприз: приехал к нему из Англии режиссер Лайонел Уотс, и он его сразу – сюда в гости.
Гутман подталкивает Лёдю, и тому не остается ничего иного, как поздороваться. Лёдя с трудом выдавливает что-то вроде «гуд морнинг». Среди гостей – некоторое замешательство. Гутман выкручивается, объясняя, что Лайонел Уотс только что прибыл из Лондона и еще путается во времени, а хотел он сказать «гуд ивнинг», конечно, «ивнинг».
Луначарский выдает Лёде длинную приветственную фразу на английском. Лёдя церемонно кланяется. Гутман быстренько изолирует его от Луначарского, усаживая рядом с Мейерхольдом. И великий экспериментатор театра начинает без церемоний:
– У меня давно зреет идея сотрудничества с английским театром. Как вы относитесь к этой мысли?
Лёдя светски кивает, изображая непонимание.
– Ну, как бы это сказать, – пытается объяснить Мейерхольд. – Ну, сотрудничество, дружба… Фрэндшип!
– О, фрэндшип! – оживляется Лёдя. – Йес!
– Йес, йес! – радуется Мейрехольд. – Так вот, я предлагаю…
