Девушки пускаются в пляс вокруг Утесова.
А он улыбается, вспоминает…
Одесса, 1913 год
В одесском кабаре Лёдя поет эту же песню и отплясывает канкан с лихим девичьим кордебалетом.
У самовара – я и моя Маша,
А на дворе совсем уже темно.
Как в самоваре чай, кипит страсть наша.
Смеется месяц весело в окно.
Немало воды утекло в жизни Лёди с того печального утра на вокзале, когда поезд увозил коварную красавицу Арендс в недоступную для бедного еврейского артиста Москву, а он шептал вслед: «Ничего! Вы еще про меня услышите!»
Нельзя сказать, что про него уже услышала Москва и тем более вся страна. Но в Одессе Утесов – это уже имя. Лёдя не робкий новичок, а опытный артист, ведущий себя на сцене легко и свободно. Да и у публики он уже стал любимцем, судя по аплодисментам и цветам, которые летят к Лёде из зала.
Маша чай мне наливает,
И взор ее так много обещает.
У самовара я и моя Маша —
Вприкуску чай пить будем до утра!
Закончив песню, Лёдя спускается с эстрады к столику, где гуляет шумная компания его приятелей. И здесь Лёдя – тоже совсем другой, не романтичный влюбленный, а бывалый донжуан: алая шелковая рубаха навыпуск, шальной блеск в глазах, в одной руке бокал шампанского, в другой – гитара с бантом. На колени к Лёде усаживается девица в чулках с подвязками, выглядывающими из-под пышной юбки. Здесь же и старый знакомый – хмельной артист Скавронский.
– Эх, Лёдька, куда ж я без Одессы! – роняет он нетрезвую слезу. – Уж как просили: останься в Москве! А я – нет, не могу, в Одессу мне, в Одессу…
– Хорош врать! – смеется Лёдя. – Пил наверняка, вот тебя и вышибли!
– Ну, пил, – не спорит Скавронский. – Ну, вышибли…
– Так выпьем еще, я-то старого друга не выгоню!
Лёдя наливает шампанское Скавронскому, себе и девице на своих коленях.
Но выпить он не успевает – чувствует на себе чей-то взгляд и оборачивается. В дверях ресторана застыла – вся из себя сплошное страдание – юная курсистка в скромном сером платье и в шляпке с вуалькой. Лёдя сбрасывает девицу с колен и с бокалом в руке спешит к гостье:
– Бэллочка!
– Я ждала вас на нашем месте! – восклицает курсистка. – Ждала два часа!
Лёдя свободной от бокала рукой колотит себя в грудь:
Прости, забыл, негодяй, конченый подлец! Ко мне старый друг приехал, и мы тут все – об искусстве, об искусстве… Хочешь шампанского?
Лёдя протягивает Бэллочке бокал. Она гневно отстраняет его руку:
– Я… я думала, вы другой! Я любила вас!
– За любовь! – Лёдя сам выпивает шампанское.
На глазах Бэллочки слезы.
– Я искала вас в театре, но мне сказали… сказали, что вы каждый вечер в… кабаке… с падшими женщинами!
Лёдя удивленно оглядывается на свою веселую компанию:
– Какие же они падшие? Они – служительницы муз!
– Леонид! Вы же обещали любить меня вечно!
И тут Лёдя доказывает, что уроки коварной Арендс не прошли даром. Он произносит ее прощальную фразу:
– Ах, мало ли что можно обещать в порыве страсти!
– Какая пошлость! – вспыхивает Бэллочка. – Какой стыд!
Она убегает. А Лёдя с облегчением возвращается к столу. Но едва он присел, как Скваронский мрачно изрекает:
– Топиться побежала!
– Да ну, – отмахивается Лёдя. – Пугает только…
Девица в подвязках опять забирается к нему на колени и вздыхает:
– Любовь способна толкнуть людей на любое безумство!
– Ты-то откуда знаешь? – удивляется Лёдя.
– А я что – не люди? – обижается она. – Да я три раза травилась, два – резалась! А эти юные и трепетные создания вообще способны на все…
Лёдя секунду размышляет, потом опять сбрасывает девицу с колен и выскакивает на улицу.
На берегу Лёдя видит фигурку девушки, бегущей к пирсу.
Лёдя догоняет ее. Бэллочка, не оглядываясь, спешит на край пирса.
– Бэллочка! Ну что вы, в самом деле? У нас с вами был чудный месяц…
– Не месяц! Не месяц, а тридцать шесть суток и три с половиной часа!
– Да? – искренне удивляется Лёдя.
– Да! А теперь моя любовь… вся моя жизнь… растоптана!
Лёдя вновь повторяет уроки Арендс:
– Милая девочка! Не стоит принимать всерьез обычный летний роман.
– Что?.. Как вы?.. Да как вы можете… Вы! Вы… – Бэллочка захлебывается в словах и слезах.
Лёдя хочет успокоить ее, берет за руку. Но девушка вырывает руку, плотно зажмуривается и прыгает в море.
На волнах колышется ее шляпка с вуалькой.
Лёдя, не задумываясь, ныряет с пирса. Находит Бэллочку, они некоторое время борются под водой, и наконец Лёдя выталкивает девушку на поверхность.
Он выносит бездыханную курсистку на берег, кладет на песок и начинает делать ей искусственное дыхание. Это не помогает, и перепуганный Лёдя прибегает к крайнему средству – дыханию рот в рот.
Бэллочка приоткрывает глаза, брови ее выгибаются изумленной дугой, но Лёдя, поглощенный миссией спасателя, не видит этого. Бэллочка тут же зажмуривается. Лёдя старается все активнее. Бэллочка снова приоткрывает один глаз, не веря своему счастью. Лёдя отрывается от девушки, быстро заглатывает воздух и снова припадает губами к ее губам. Бэллочка обвивает руками шею Лёди:
– Я знала! Я чувствовала! Ты все-таки любишь меня!
Лёдя вырывается из ее рук:
– При чем тут любовь?! Я действую по инструкции спасения на водах!
Белочка меняется в лице. Улыбка сползает с ее лица. И она влепляет Лёде звонкую пощечину. Лёдя замирает на миг, а потом оглушительно хохочет.
Домой Лёдя является только под утро. Голый по пояс, он жадно пьет воду из кувшина, и струйки стекают на его живот. Мама Малка отжимает в тазу алую рубашку, в которой Лёдя спасал Бэллочку, и, не жалея эпитетов, костерит сына:
– Байстрюк! Горе мое! Если вот это все они называют быть артистом, так почему тогда не закрыли все театры? Это где же такое видано: позор на всю Одессу!
К маме подключается папа с традиционной семейной темой:
– У всех дети – как дети! И у нас тоже нивроку… Брат Миша таки имеет приличную работу… Сестры – умницы… ну да, не красавицы… но такие воспитанные, трудолюбивые…
Лёдя опустошает кувшин и заявляет:
– Если все такие хорошие, так и будьте счастливы!
– Мы серьезно, а ему – смех, – огорчается папа Иосиф.
– А что же – плакать? Слез не хватает – все нынче плачутся…
– Плакать-таки приходится нам, – вздыхает мама Малка. – И от соседей стыдно!
– Да что соседи? Вы бы посмотрели, как меня публика принимает…
– Слава богу, мы на такое безобразие не смотрим, – поджимает губы мама Малка.
Папа Иосиф ее поддерживает:
– Между прочим, тетя Дора с Ольгиевской сказала, что ее соседка была на твоем концерте и им никому ничего не понравилось!
Лёдя искренне возмущен:
– Всем нравится, а тете Доре не нравится? Нет, мне нравится эта тетя Дора!
– Это не тете Доре, это ее соседке, – уточняет папа.
Но Лёдя его не слушает, он оскорблен до глубины души:
– Тетя, соседка… Да я каждую шутку до сцены сто раз проверяю – на всех тетях и дядях!
Это правда: Лёдя никогда не позволяет себе выйти на сцену с репризой, которую он не проверил до этого – в своем дворе, на улицах города, в дружеской компании, со случайными знакомыми… Каждый анекдот, каждую байку, каждую одесскую хохму он многократно пересказывает и по результатам пересказа тщательно корректирует, оттачивает, доводит до полного блеска.
Пока чистильщик обуви надраивает его ботинки, Лёдя рассказывает:
– Рабинович, где вы работаете?
– Нигде.
– А шо вы делаете?
– Ничего.
