Выбрал тему «музыка» — о чем еще говорить с девочкой? Рассказал, что помнил из своего прошлого — про группу АББА, она как раз сейчас была в СССР на пике популярности. Государственная фирма «Мелодия» даже выпустила четыре большие пластинки с песнями этой шведской группы. Приятные, мелодичные, ритмичные мелодии «двух мальчиков и двух девочек» (так называли их в народе, — сложные скандинавские имена-фамилии никто не знал и не помнил) пришлись очень по душе советским людям. Бдительные чиновники из Минкульта СССР, а также блюстители идеологической нравственности и морали из определенных госструктур тоже против этого западного квартета ничего не имели, а потому шлягеры АВВА звучали в стране Советов не только из всех магнитофонов, но были даже допущены на телевидение — в чрезвычайно популярные передачи «Утренняя почта» и «Мелодии и ритмы зарубежной эстрады». Более того, в кинотеатрах шел полнометражный фильм о гастролях АВВА в Австралии — разумеется, тоже с популярными песнями-клипами.

Потом разговор зашел еще об одной известной группе — Boney M, чьи гастроли в прошлом году в Москве наделали много шуму. Билеты на выступления стоили (у спекулянтов, само собой), столько же, сколько новые фирменные джинсы. И ведь покупали! Паша на концерты «бонек» (разумеется, в той своей жизни) не попал — не было у него столько денег, да и, если честно, не очень-то он и рвался. Да, их песни ему нравились, особенно забойно-заводная «Ро-ро-Роспут и н…», но смотреть на разухабистые танцы-пляски и кривляние на сцене темнокожих западных «немцев» — это уж увольте! Уже тогда он четко понимал, что их представление — лишь шоу, рассчитанное на не слишком взыскательный вкус обывателя («пипл хавает»), оно должно всегда «маст гоу он», но никакого отношения к настоящей музыке не имеет. Впрочем, у каждого — свой вкус, и он никого не осуждал.

В песенном плане ему гораздо больше нравилась группа «Чингисхан» (опять же — западногерманская), но в семидесятые годы их хиты были в СССР под неофициальном запретом (в отличие от тех же самых «бонек»), и их можно было слушать только частным образом. Да и то — не всегда и не везде: по столице ходили упорные слухи, что за публичную прокрутку «Москау» (как шутили тогда в народе — «Москау, Москау, закидаем бомбами, будет вам Олимпиада — аха-ха-ха-ха-ха…») и особенно — «Израэль» (с этой страной у СССР были весьма напряженные отношения — из-за очередного конфликта евреев с арабами) могли неосторожного меломана якобы взять за одно место.

Впрочем, скорее всего, это были лишь слухи, причем распускаемые сами же подпольными продавцами кассет с записями групп — чтобы поднять цену на товар. Ведь то, что запрещено, всегда стоит, понятное дело, намного дороже разрешенного. И сбывается с рук лучше. Но в общем и целом за западную музыку в конце семидесятых годов уже никого не прессовали. И уж точно — не ссылали и не сажали.

Майя слушала его рассказ, распахнув от удивления глаза — не думала, что ее одноклассник Пашка Матвеев столько всего знает про зарубежную эстраду. А потом тоже решила похвастаться:

— Мой папа любит «Битлз», у нас есть даже три их пластинки! Это папин брат, дядя Коля, из-за границы привез.

— «Битлы» — уже не модно, не актуально, — авторитетно заявил Паша. — Вчерашний день! Хотя некоторые вещи у них классные — «Йестедей». «Гёрл» и особенно «Йеллоу субмарин».

И вполголоса пропел на мелодию «Желтой подводной лодки»: «Мы делили красный апельсин, красный апельсин, красный апельсин, много нас, а он всего один, он всего один, он всего один…» Майя рассмеялась, а потом скромно спросила: «А у тебя есть кассеты с этими… ну, как их… с „Чигизханом“? Я бы послушала. Можно даже у тебя дома». Паша с большим сожалением покачал головой. А про себя решил: «Надо срочно покупать магнитофон, пусть даже самый простенький — „Весна“. И кассеты к нему с последними записями».

Но дело опять упиралось в деньги: «Весна-202» стоила целых сто восемьдесят рублей, кассеты (если, конечно, брать приличные, фирменные, а не советские, саморазваливающиеся) — по червонцу за штучку. Пока что таких денег у него не было. Значит, придется еще раз встретиться с Марком Абрамовичем и продать ему оставшиеся книжки.

Прозвенел последний звонок на сеанс, и гулявшие в фойе люди потянулись в зрительный зал. Им достались хорошие места, прямо в самом центре, и Майя с большим удовольствием смотрела фильм. Паша видел его уже как минимум три раза (в своей прошлой жизни), а потому немного скучал. В одном из самых напряженных моментов картины Майя взяла его за руку (якобы очень переживала за главных героев), но потом так и не отпустила. В общем, поход в кино прошел весьма удачно — все остались довольны.

Паша, само собой, проводил свою спутницу до дома — она жила недалеко от него, в одной из новых шестнадцатиэтажных башен. В подъезде Майя помялась немного, но подставила щечку для поцелуя. «Ну, уж нет! — подумал Паша. — Я тебе не пионер какой-нибудь, чтобы щечку слюнявить!» И поцеловал ее по-настоящему — в губы, да еще с засосом. Майя тихо пискнула, замерла от неожиданности, закрыла глаза, а потом, когда он наконец оторвался, посмотрела на него долгим, удивленным взглядом. В который ясно читался вопрос: «С каких это пор ты так умеешь? Где, а главное — с кем — научился?» Сама-то она, понятное дело, никаким опытом в любовных делах не обладала. Можно было смело предположить, что Майя только что получила первый в своей жизни настоящий, «взрослый» поцелуй.

— Ну, пока! — весело сказал Паша на прощанье. — Увидимся завтра в школе!

И, махнув рукой, вышел из подъезда на улицу. Оставив свою подругу в легком недоумении и даже в несколько растрепанных чувствах.

Такого свидания (и такого поцелуя) у нее еще никогда не было! Да, этот Пашка Матвеев, оказывается, полон сюрпризов… Но кто все-таки научил его так зд о рово целоваться? Совсем по-взрослому? Очень интересно! И как бы это узнать?

Следующие несколько дней Паша старательно избегал общения с Майей. В школе на переменках несколько раз ловил на себе ее вопросительные и недоуменные взгляды (она явно ждала от него чего-то), но упорно их игнорировал — в полном соответствии с заветами великого поэта и сердцеведа Пушкина: «Чем меньше женщину мы любим, тем легче нравимся мы ей, и тем ее вернее губим средь обольстительных сетей…» Уж в чём в чем, а в любви Александр Сергеевич понимал толк…

Наконец Майя не выдержала и на большой перемене сама подошла к нему. Кивнула, как ни в чем не бывало, и завела вроде бы обычный, ни к чему не обязывающий дружеский разговор. Но при этом нервно теребила в руках носовой платок и осторожно оглядывалась по сторонам — не слышит ли их кто? Паша понял, что Майе очень хочет спросить его о чем-то (он даже догадывался, о чем именно), но она всё никак не может решиться, не соберется с духом.

Поболтали пять минут, а потом Майя упрямо тряхнула челкой и все-таки задала мучавший ее вопрос:

— Слушай, Пашка… У тебя есть кто-нибудь? Ну, знакомая девушка… женщина… Ты же понимаешь, о чем я!

— Хочешь узнать, не встречаюсь ли я еще с кем-то? — правильно понял ее вопрос Паша. — Нет, никого нет и не встречаюсь.

И посмотрел на Майю честным, открытым взглядом. Как писал в свое время великий Михаил Булгаков, «правду говорить легко и приятно». Но только в том случае, если вам это ничего не стоит и не грозит никакими серьезными последствиями. В противном случае всегда надо сначала подумать, перед тем, как открывать рот.

Майя облегченно вздохнула и задала следующий вопрос:

— Скажи, а где ты так зд о рово научился целоваться? Я, честно говоря, даже и не думала, что ты так умеешь…

— Настоящие мужчины о таких вещах не рассказывают, — принял гордый и несколько загадочный вид Паша. — Тем более — молодым, красивым девушкам.

И тут же добавил:

— Тебе, кстати, понравилось?

Майя фыркнула («Да ну тебя!»), но при этом очень мило покраснела. А затем немного помолчала и сказала: