1918 САХАРА Все пустыни друг другу от века родны, Но Аравия, Сирия, Гоби — Это лишь затиханье сахарской волны, В сатанинской воспрянувшей злобе. Плещет Красное море, Персидский залив, И глубоки снега на Памире, Но ее океана песчаный разлив До зеленой доходит Сибири. Ни в дремучих лесах, ни в просторе морей — Ты в одной лишь пустыне на свете Не захочешь людей и не встретишь людей, А полюбишь лишь солнце да ветер. Солнце клонит лицо с голубой вышины, И лицо это девственно юно, И, как струи пролитого солнца, ровны Золотые песчаные дюны. Всюду башни, дворцы из порфировых скал, Вкруг фонтаны и пальмы на страже, Это солнце на глади воздушных зеркал Пишет кистью лучистой миражи. Живописец небесный вечерней порой У подножия скал и растений На песке, как на гладкой доске золотой, Расстилает лиловые тени. И, небесный певец, лишь подаст оно знак, Прозвучат гармоничные звоны — Это лопнет налитый огнем известняк И рассыплется пылью червленой. Блещут скалы, темнеют под ними внизу Древних рек каменистые ложа. На покрытое волнами море в грозу, Ты промолвишь, Сахара похожа. Но вглядись: эта вечная слава песка — Только горнего отсвет пожара. С небесами, где легкие спят облака, Бродят радуги, схожа Сахара. Буйный ветер в пустыне второй властелин. Вот он мчится порывами, точно Средь высоких холмов и широких долин Дорогой иноходец восточный. И звенит и поет, поднимаясь, песок, Он узнал своего господина, Воздух меркнет, становится солнца зрачок Как гранатовая сердцевина. И, чудовищных пальм вековые стволы, Вихри пыли взметнулись и пухнут, Выгибаясь, качаясь, проходят средь мглы. Тайно веришь – вовеки не рухнут. Так и будут бродить до скончанья веков, Каждый час все грозней и грознее, Головой пропадая среди облаков, Эти страшные серые змеи. Но мгновенье… отстанет и дрогнет одна И осядет песчаная груда, Это значит – в пути спотыкнулась она О ревущего в страхе верблюда. И когда на проясневшей глади равнин Все полягут, как новые горы, В Средиземное море уходит хамсин Кровь дурманить и сеять раздоры. И стоит караван, и его проводник Всюду посохом шарит в тревоге. Где-то около плещет знакомый родник, Но к нему он не знает дороги. А в оазисе слышится ржанье коня И под пальмами веянье нарда, Хоть редки острова в океане огня, Точно пятна на шкуре гепарда. Но здесь часто звучит оглушительный вой, Блещут копья и веют бурнусы. Туарегов, что западной правят страной, На востоке не любят тиббусы. И пока они бьются за пальмовый лес, За верблюда иль взоры рабыни, Их родную Тибести, Мурзук, Гадамес Заметают пески из пустыни. Потому что пустынные ветры горды И не знают преград своеволью, Рушат стены, сады засыпают, пруды Отравляют белеющей солью. И, быть может, немного осталось веков, Как на мир наш, зеленый и старый, Дико ринутся хищные стаи песков Из пылающей юной Сахары. Средиземное море засыпят они, И Париж, и Москву, и Афины, И мы будем в небесные верить огни, На верблюдах своих бедуины. И когда наконец корабли марсиан У земного окажутся шара, То увидят сплошной золотой океан И дадут ему имя: Сахара. 1918
СУДАН Ах, наверно, сегодняшним утром Слишком громко звучат барабаны, Крокодильей обтянуты кожей, Слишком громко взывают колдуньи На утесах Нубийского Нила, Потому что сжимается сердце, Лоб горяч и глаза потемнели, И в мечтах оживленная пристань. Голоса смуглолицых матросов, В пенных клочьях веселое море, А за морем ущелье Дар-Фура, Галереи – леса Кордофана И великие воды Борну. Города, озаренные солнцем, Словно клады в зеленых трущобах, А из них, как грозящие руки, Минареты возносятся к небу. А на тронах из кости слоновой Восседают, как древние бреды, Короли и владыки Судана; Рядом с каждым прикованный цепью, Лев прищурился, голову поднял И с усов лижет кровь человечью, Рядом с каждым играет секирой Толстогубый, с лоснящейся кожей, Черный, словно душа властелина, В ярко-красной одежде палач. Перед ними торговцы рабами Свой товар горделиво проводят, Стонут люди в тяжких колодках, И белки их сверкают на солнце, Проезжают вожди из пустыни, В их тюрбанах жемчужные нити, Перья длинные страуса вьются Над затылком играющих коней, И надменно проходят французы, Гладко выбриты, в белой одежде, В их карманах бумаги с печатью, Их завидя, владыки Судана Поднимаются с тронов своих. А кругом на широких равнинах, Где трава укрывает жирафа, Садовод Всемогущего Бога В серебрящейся мантии крыльев Сотворил отражение рая: Он раскинул тенистые рощи Прихотливых мимоз и акаций, Рассадил по холмам баобабы, В галереях лесов, где прохладно И светло, как в дорическом храме, Он провел многоводные реки И в могучем порыве восторга Создал тихое озеро Чад. А потом, улыбнувшись, как мальчик, Что придумал забавную шутку, Он собрал здесь совсем небывалых, Удивительных птиц и животных. Краски взяв у пустынных закатов, Попугаям он перья раскрасил, Дал слону он клыки, что белее Облаков африканского неба, Льва одел золотою одеждой И пятнистой одел леопарда, Сделал рог, как янтарь, носорогу, Дал газели девичьи глаза. И ушел на далекие звезды — Может быть, их раскрашивать тоже. Бродят звери, как Бог им назначил, К водопою сбираются вместе И не знают, что дивно-прекрасны, Что таких, как они, не отыщешь, И не знает об этом охотник, Что в пылающий полдень таится За кустом с ядовитой стрелою И кричит над поверженным зверем, Исполняя охотничью пляску, И уносит владыкам Судана Дорогую добычу свою. Но роднят обитателей степи Иногда луговые пожары. День, когда затмевается солнце От летящего по ветру пепла И невиданным зверем багровым На равнинах шевелится пламя, Этот день – оглушительный праздник, Что приветливый Дьявол устроил Даме Смерти и Ужасу брату! В этот день не узнать человека Средь толпы опаленных, ревущих, Всюду бьющих клыками, рогами, Сознающих одно лишь: огонь! Вечер. Глаз различить не умеет Ярких нитей на поясе белом; Это знак, что должны мусульмане Пред Аллахом свершить омовенье, Тот водой, кто в лесу над рекою, Тот песком, кто в безводной пустыне. И от голых песчаных утесов Беспокойного Красного моря До зеленых валов многопенных Атлантического океана Люди молятся. Тихо в Судане, И над ним, над огромным ребенком, Верю, верю, склоняется Бог. |
