1912 ПИЗА Солнце жжет высокие стены, Крыши, площади и базары. О, янтарный мрамор Сиены И молочно-белый – Каррары! Все спокойно под небом ясным; Вот, окончив псалом последний, Возвращаются дети в красном По домам от поздней обедни. Где ж они, суровые громы Золотой тосканской равнины, Ненасытная страсть Содомы И голодный вопль Уголино? Ах, и мукам счет и усладам Не веками ведут – годами! Гибеллины и гвельфы рядом Задремали в гробах с гербами. Все проходит, как тень, но время Остается, как прежде, мстящим, И былое, темное бремя Продолжает жить в настоящем. Сатана в нестерпимом блеске, Оторвавшись от старой фрески, Наклонился с тоской всегдашней Над кривою Пизанской башней. 1912
ФРА БЕАТО АНДЖЕЛИКО В стране, где гиппогриф веселый льва Крылатого зовет играть в лазури, Где выпускает ночь из рукава Хрустальных нимф и венценосных фурий; В стране, где тихи гробы мертвецов, Но где жива их воля, власть и сила, Средь многих знаменитых мастеров, Ах, одного лишь сердце полюбило. Пускай велик небесный Рафаэль, Любимец бога скал, Буонарроти, Да Винчи, колдовской вкусивший хмель, Челлини, давший бронзе тайну плоти. Но Рафаэль не греет, а слепит, В Буонарроти страшно совершенство, И хмель да Винчи душу замутит, Ту душу, что поверила в блаженство На Фьезоле, средь тонких тополей, Когда горят в траве зеленой маки, И в глубине готических церквей, Где мученики спят в прохладной раке. На всем, что сделал мастер мой, печать Любви земной и простоты смиренной. О да, не все умел он рисовать, Но то, что рисовал он, – совершенно. Вот скалы, рощи, рыцарь на коне, — Куда он едет, в церковь иль к невесте? Горит заря на городской стене, Идут стада по улицам предместий; Мария держит Сына Своего, Кудрявого, с румянцем благородным, Такие дети в ночь под Рождество, Наверно, снятся женщинам бесплодным; И так нестрашен связанным святым Палач, в рубашку синюю одетый, Им хорошо под нимбом золотым, И здесь есть свет, и там – иные светы. А краски, краски – ярки и чисты, Они родились с ним и с ним погасли. Преданье есть: он растворял цветы В епископами освященном масле. И есть еще преданье: серафим Слетал к нему, смеющийся и ясный, И кисти брал, и состязался с ним В его искусстве дивном… но напрасно. Есть Бог, есть мир, они живут вовек, А жизнь людей мгновенна и убога, Но все в себе вмещает человек, Который любит мир и верит в Бога. 1912 ПТИЦА Я не смею больше молиться, Я забыл слова литаний, Надо мной грозящая птица, И глаза у нее – огни. Вот я слышу сдержанный клекот, Словно звон истлевших цимбал, Словно моря дальнего рокот, Моря, бьющего в груди скал. Вот я вижу – когти стальные Наклоняются надо мной, Словно струи дрожат речные, Озаряемые луной. Я пугаюсь, чего ей надо, Я не юноша Ганимед, Надо мною небо Эллады Не струило свой нежный свет. Если это голубь Господень Прилетел сказать – Ты готов! — То зачем же он так несходен С голубями наших садов? 1912 Персей Скульптура Кановы Его издавна любят музы, Он юный, светлый, он герой, Он поднял голову Медузы Стальной, стремительной рукой. И не увидит он, конечно, Он, в чьей душе всегда гроза, Как хороши, как человечны Когда-то страшные глаза, Черты измученного болью, Теперь прекрасного лица… – Мальчишескому своеволью Нет ни преграды, ни конца. Вон ждет нагая Андромеда, Пред ней свивается дракон, Туда, туда, за ним победа Летит, крылатая, как он. 1913 ФЛОРЕНЦИЯ О сердце, ты неблагодарно! Тебе – и розовый миндаль, И горы, вставшие над Арно, И запах трав, и в блеске даль. Но, тайновидец дней минувших, Твой взор мучительно следит Ряды в бездонном потонувших, Тебе завещанных обид. Тебе нужны слова иные, Иная, страшная пора. …Вот грозно встала Синьория И перед нею два костра. Один, как шкура леопарда, Разнообразен, вечно нов. Там гибнет «Леда» Леонардо Средь благовоний и шелков. Другой, зловещий и тяжелый, Как подобравшийся дракон, Шипит: «Вотще Савонаролой Мой дом державный потрясен». Они ликуют, эти звери, А между них, потупя взгляд, Изгнанник бледный, Алигьери Стопой неспешной сходит в ад. |