– Анник, – приказала она, – прикрой меня с птицы. Джак, будь готов нас вытащить.

От Талала и Кворы ее отделял какой-нибудь десяток шагов. Десяток шагов и не меньше зеленых рубашек. Одних она срубила, других обошла. На каждый ее удар сердца приходился звон тетивы Анник и свистящий шепот резавшей воздух стрелы. Половина поднимавшихся навстречу зеленых рубашек падали, не дождавшись ее удара. Даже при таком соотношении сил это нельзя было назвать боем, и в голове у нее не в первый раз забормотал тихий голосок, утверждая, что неправильно запросто убивать столько людей.

– Считай свои сраные благодеяния, сука, – откликнулась она, вскрывая очередную глотку.

Талал, хоть и раненый, и связанный, оказался расторопнее зеленых рубашек. Он сумел вплотную подступить к держащему конец веревки стражнику и головой разбить ему нос. Солдат, взвыв, выпустил поводок, и тогда Талал с разворота свалил его в неглубокий пустой бассейн. Второй стражник поднял копье, а опустить не успел – стрела Анник вошла ему между зубами и выбила фонтан крови из запрокинувшейся головы.

Связанными руками Талал вырвал у убитого копье, ткнул в живот третьего зеленого и оказался свободен. Но не кинулся к птице, а обернулся.

Квора лежала без чувств там, где бросил ее охранник. Талалу было не удержать и ее, и копье, но лич встал над соратницей, заслонив ее от опомнившихся зеленых рубашек.

В нескольких шагах от него Гвенна хлестнула по лицу какую-то женщину – ошарашенные домбангцы спотыкались, как младенцы, зато им не было счета, – подрезала поджилки второй и оказалась рядом.

Вблизи Талал выглядел хуже. Он берег правую ногу, а под обгоревшей формой на темной коже просматривались безобразные багровые ожоги. Один глаз заплыл, почти закрылся, а кровь из сломанного носа окрасила красным его горькую ухмылку.

– Извини.

– Чего уж там. – Гвенна перерезала веревку на его запястьях. – Сильно тебя помяло?

– Я в порядке.

Мимо просвистела еще одна стрела – кто-то за ее плечом крякнул и повалился. Гвенна рискнула оглянуться: зеленые рубашки перестраивались. Все, кого взрыв застал спящими, болтающими над миской похлебки, похватали копья и арбалеты и стягивались в круг, обступая Талала с Кворой и Гвенной. Другие подбирались к Королю Рассвета. От всех несло ужасом. Один держал копье, как факел, торчком, словно отбивался не от врага, а от темноты. Король возмущенно взвизгнул, ухватил его клювом, перекусил пополам и отшвырнул труп. Остальные, натыкаясь друг на друга, попятились подальше от острого как бритва клюва и страшных нечеловеческих глаз, но не разбежались.

Обернувшись к Талалу, Гвенна обнаружила, что тот успел взвалить Квору на плечи. Глаза женщины были закрыты, нос сломан, губа разбита, темная кожа побагровела от ссадин. Талал удержал в одной руке копье, но много ли с него проку, когда на плечах Квора?

– Пошли, – сказала Гвенна.

Махнув одной рукой на птицу, другой Гвенна отбила удар меча и проткнула мечнику горло.

Талал, кивнув, сделал шаг.

Они одолели полпути до Короля Рассвета, когда земля под ногами дрогнула, и Гвенна застыла на месте.

Перед лицом мелькнула черепица с крыши, разбилась вдребезги под ногами. За ней еще и еще. Гвенна вложила в ножны один меч, заслонила локтем голову, и вовремя: следующая черепица рубанула ее по раненому плечу и сбила на одно колено. С усилием поднявшись, Гвенна огляделась и ужаснулась: толстая балка перекрытия треснула и медленно складывалась вдвое, увлекая за собой потолок. Дерево скрипело, не выдерживая нагрузки. Черепица сыпалась градом, разбивалась, валила на пол людей.

– Скорее, Талал, – процедила она, бросаясь вперед.

Крыша грозила раздавить всех, зато давала шанс прорваться на свободу. Гвенна как раз подняла меч, когда черепица рубанула по лбу зеленую рубашку, проломив ему голову от глазницы до подбородка. Раненый нелепо попытался пристроить на место сорванный клок кожи, потом завалился навзничь в яму сухого бассейна. Теснившая их толпа солдат поредела; мужчины и женщины забивались под столы или просто сжимались в комок, защищая головы руками. Дорога к птице расчистилась. Если доберутся – они свободны: дыра в крыше стала шире. Эта проклятая ночь вела с ними азартную игру на слепую удачу.

Гвенна ненавидела расчет на удачу.

На островах, еще кадетом, она знавала старую, всю в морщинах, кеттрал, давно не летавшую на задания. Звали ее Максан, и славилась она тем, что при какой-то осаде полувековой давности одна, без оружия прошла сквозь ливень стрел, чтобы подложить заряд под крепостные ворота. Гвенна сто раз слышала ее рассказ – все его слышали, – и каждый раз у нее потели ладони.

– Но почему не бегом? – с недоуменным смешком спрашивали слушатели.

Максан каждый раз качала головой, кисло морщилась и вглядывалась куда-то молочными бельмами.

– Без толку бегать. Самый дерьмовый лучник снимет бегущего не хуже, чем шагающего.

Гвенна помнила, как покачала головой Анник: «У бегущего шансов больше».

– Шансы! – фыркала Максан. – Девочка, шансы – это про кости и карты, а не про жизнь и смерть. Лучший солдат, какого я знала, захлебнулся кровью в Антере, когда сопливый мальчишка ткнул его в грудь вилами. Какие у него были шансы? А сколько я видела болванов, выживших после глупостей, которые должны были десять раз их убить? Слушай меня, девочка, и слушай хорошенько: что будет, то будет. Двух смертей не бывать. Стрела либо попадет в тебя, либо нет. Либо ты умрешь, либо нет. Только и всего.

Подростком Гвенна считала, что с такой нелепостью даже спорить не стоит. Но с годами начинала понимать если не мудрость, то резон старухи. От всего на свете не убережешься. Даже от «почти всего» не убережешься. Когда дерьмо льет особенно густо, ты, как сказала Максан, либо гибнешь, либо нет. Эта мысль принесла с собой странное успокоение, испарившееся, едва Гвенна снова подняла глаза.

Не только крыша – проседать начала вся западная стена. Огромные опоры, словно больные, заваливались внутрь. Их повредила не «звездочка» – взрыв недотянул до толстых стволов. Но если подумать, Пурпурные бани простояли сотни лет. Сотни лет пара, жара, гнили. Кто знает, какие жучки и термиты пировали в этих столбах, да и что толку знать. Стена проминалась, как подмокшая бумага, балки трескались, преграждая им выход в небо.

Талал рядом с Гвенной споткнулся, подхватился, одной рукой попытался прикрыть Кворе голову, унося ее к птице. Со спины Короля Рассвета что-то кричал Джак. Слов Гвенна не разбирала, но и так было ясно, что он требует заканчивать с посадкой. Либо он не видел, что происходит, либо плохо соображал. Покосившаяся стена еще не обрушилась, но большая ее часть, не подпертая настилами, нависала над залом зубастой челюстью огромного зверя – сплошь щепки и острые углы шириной в целую ночь. Огонь лизал дерево, добирался до масла разбитых светильников и вспыхивал пламенными полосами. Сквозь такое птице не взлететь.

«Либо ты умрешь, – сказала, глядя на нее сквозь туман своих бельм, Максан, – либо нет».

И без того гнусное положение только ухудшил приказ Гвенны влететь в Бани на птице.

Из века в век кеттралы были главной военной тайной империи, самой опасной и самой важной. Птицы позволяли аннурцам передвигаться быстрее всех, с неба атаковать стены и крепости, вести войну средствами, недоступными малым государствам, полагавшимся только на коней, пехоту и корабли. Птицы стали тяжелейшей из потерь в гражданской войне. Схлестнувшись в самой ожесточенной за всю человеческую историю трехдневной схватке, орден кеттрал лишился своих птиц. Едва ли полдесятка спаслись и затерялись вместе с хозяевами. Аннуру остался один – Король Рассвета.

За пять лет Гвенна со своим крылом вылетала на многие десятки заданий, моталась через материки – Вашш и Эридрою, от Антеры до Анказских гор. Одна птица не шла ни в какое сравнение с сотнями кеттралов времен расцвета ордена, но и одна могла иногда повернуть течение вспять, предупредить командиров о грядущей атаке, перенести лучших военачальников на те фронты, где они были нужнее, оповестить императора о событиях в самых дальних краях ее рассыпающихся владений. Можно было без преувеличения сказать, что без Короля Аннур лишился бы городов, армий, даже целых атрепий.