– Долг этот неоплатный, но позволь мне предложить вот что. – Он указал подбородком на свою насквозь мокрую одежду. – В кармане нока у меня несколько серебряков. Примите их вместе с моей благодарностью. Помяните за меня отважных погибших друзей.
Посмотреть на них, едва ли им пошла бы на пользу новая выпивка, но не жрецу Эйры наставлять людей, что им на пользу.
Вопила под бесстрастным взглядом Лупилы нашарил монеты. И, усмехнувшись щербатой улыбкой, поднял их к восковому свету.
– Тут самое малое на пару бутылок.
Рук почувствовал, как разжалась хватка на его запястьях, и позволил себе на миг понадеяться, что тем и кончится. Они возьмут монеты, найдут таверну, оставят его истекать кровью на мосту. Больше не будет побоев. Любовь победила другие, темные чувства, которые зрели в нем, толкая порвать их в кровавые клочья…
– Прошу, богиня, – забормотал он. – Пусть моя любовь к этим людям осветит мой взгляд, путь они увидят ее, ощутят ее и уйдут.
Но если бы любовь всегда торжествовала над страхом, ненавистью и отчаянием, в других богах не было бы надобности.
– Жалкая пара монет! – Лупила смахнул деньги с ладони Вопилы. – По-твоему, жизни Долговязого Трака и Селедки стоят пары вшивых серебряшек?
Металл блеснул под дождем рыбьей чешуей. Плотовщик с презрением отшвырнул монеты за перила моста.
Вопила недоуменно нахмурился.
– Будь у меня больше, – искренне сказал Рук, – я бы дал больше.
– За них двоих не расплатишься и всем серебром Баска, – покачал головой Лупила.
Мужчина не шевельнулся, не изменился в лице, но от него вдруг ударило жаром горячее прежнего. Рук видел, как он горит – если это слово годилось для черного пламени, раскалившего его грудь, голову, кожу, так что дивно было, как не шипят падающие на них дождевые капли. Богиня любви наделила Рука множеством даров, но эта способность видеть жар брала начало в других, темных временах. В непогожую безлунную ночь он видел красноватые промельки летучих мышей, тусклые огоньки шныряющих в мусорных кучах за храмом крыс; прослеживал путь крадущихся по карнизам хищных кошек. Сквозь тонкие стены зданий он различал смутные очертания людей. Это красное зрение было дано ему не для любви, а для охоты, погони, убийства.
В ответ на жар Лупилы в Руке тоже вздымался жар – жажда насилия.
Плотогон вогнал кулак ему в живот. Рук сложился пополам и закашлялся бы, но Вопила вздернул ему голову.
– Думаешь, ты можешь расплатиться за жизни наших друзей? – взвыл он так, что слюна забрызгала Руку лицо.
Молчун придвинулся, округлил глаза, широко улыбнулся и медленно покачал головой. Они с Вопилой все еще держали Рука за запястья, но переместились так, что Рук, упав на колено и извернувшись, мог бы вырвать правую руку, с разворота рубануть Лупилу пониже локтя, сломать кость, отшвырнуть…
«Нет! – зарычал он на себя. – Любовь не платит мерой за меру».
Он отчаянно боролся со своей натурой.
«Ни болью за боль, ни яростью за ярость».
Рук вновь воззвал к богине, закрыв глаза, чтобы не видеть плотогонов.
Но в темноте под веками ему явилась не Эйра – совсем другая богиня, не имевшая ничего общего с любовью. Она взглянула на него золотыми глазами, молчаливыми, как солнце. Рук за всю жизнь не услышал от нее ни слова, но ей и не нужно было говорить. Он читал слова в ее упорном взгляде.
«Они – слабые твари, – сказала богиня. – Встань и погаси их жизни».
Удары сыпались на него – в голову, на плечи, под ребра.
«Не для того я растила тебя, – читалось в ее глазах, – чтобы ты пресмыкался перед слабыми тварями этого мира».
Кулак врезался ему в подбородок, рассадил губу о зубы. Рот затопила кровь. Ее вкус пробудил в нем голод.
«Ты охотник, – настаивала она. – Хищник».
Его омыло видение. Не видение – воспоминание: он, нагой, бежит через камыши с копьем в руке, пронзает ягуара, прыгает на раненого зверя, вгоняет наконечник ему в загривок, горячая кровь заливает ладони…
Рук слабо мотнул головой.
«Нет. Я жрец Эйры».
Она оскалила зубы.
«Эти трое тебя убьют».
«Значит, так тому и быть, – ответил он. – Любовь, которая внимает только своему голосу, не есть любовь».
Она еще мгновение смотрела на него, в отвращении кривя губы, затем отвернулась.
Он открыл глаза. Дождь и кровь мутили зрение, но он различал проходящих по мосту всего в нескольких шагах домбангцев: все гнулись под дождем, никто не замечал трех плотовщиков и избитого человека, обвисшего у них в руках. В Домбанге слепота служила щитом. Того, кто увидит насилие, оно может захватить.
Рук гадал, убьют ли его эти плотогоны. Забить человека насмерть голыми руками долгое дело, а они в жизненные точки не метили – ни в горло, ни по глазам, ни в солнечное сплетение. Если так и будут колотить, сломают ребро, а там и другое, третье. Рано или поздно обломки проткнут что-нибудь внутри – легкое или печень, и тогда он умрет.
Лучше умереть человеком, чем жить тупым зверем.
«Спасибо тебе, Эйра, – бормотал он, принимая новый удар в живот. – Спасибо, богиня. Спасибо, что дала терпение».
Богиня, как обычно, не отозвалась.
Зато из толчеи прохожих на мосту взметнулся другой голос, высокий, чистый, сердитый, – голос, знакомый ему лучше прочих.
– Прекратите!
Из толпы к ним шагнула Бьен Кви Гай, жрица Эйры: волосы отлакированы дождем, лицо залито струями, жилет мокрый насквозь; обнаженная рука тянется вперед, словно она одной протянутой рукой могла выручить Рука из беды. Конечно, утром она вышла из храма с провощенным зонтиком. И конечно, увидела кого-то – сироту, или нищего, или злополучного старого пьяницу – и отдала зонт. Она всю жизнь отдавала.
«Не надо», – хотел сказать он, но сгустки крови забили слова.
Вопила прищурился. Лупила помедлил и неторопливо развернулся.
– Отпустите его, – велела Бьен.
Она плечом оттолкнула Лупилу и, схватив Рука за плечо, потянула его из хватки Вопилы. Женщина на голову уступала в росте самому невысокому из мужчин. Лупила мог бы поднять ее за пояс и перебросить через перила, но пока они только таращили глаза. Рук видал, как речные крысы замирали при виде извивавшейся в камышах змеи. Увы, плотовщики были не крысы, а Бьен – не ядовитая змея.
– Это пустяки, – выдавил Рук.
– Нет, не пустяки, – покачала головой Бьен.
– Они потеряли друзей.
– И потому вправе хватать невинных? Избивать их до беспамятства?
– Я еще в памяти.
«И не невинный», – добавил он про себя.
Лупила, справившись наконец с изумлением, взял Бьен за плечо и развернул к себе лицом.
– Он тебе кто?
– Он человек, – дрожащим от негодования голосом объявила Бьен.
Рук не знал, почему именно она не добавила: «Мы делим с ним храм, веру, иногда и постель» – потому, что плотовщиков это не касалось, или понимала, что ее любовь к нему только подстегнет их жестокость.
– Это Домбанг, – расхохотался Лупила. – В Домбанге люди только и делают, что умирают.
– Если он умрет, так потому, что вы его убили.
– Ну и что? – оскалился Вопила. – Трое рады жертвам.
Рук представил, как боги дельты вылавливают его разбухшее тело из протоки и раскладывают на отмели. На их лицах рисовалось только отвращение. Брезгливость к его неразбитым кулакам, к отсутствию зажатых в зубах клочьев мяса, к явным свидетельствам, что он сдался без борьбы.
– Это не жертва, – покачала головой Бьен.
– Почему еще? – Лупила вдруг угрожающе понизил голос.
– На что богам вынесенный на берег труп?
– Когда я был мальчишкой, – заговорил Лупила, – мой отец годами откладывал монетки. Десять лет? Двенадцать? Пятнадцать? Он копил с моего рождения, выгадывал на еде, до дыр изнашивал одежду, а все почему?
Рук догадывался. Любая история, если проследить ее до конца, ведет к одному и тому же.
– Чтобы купить раба. Бледнокожего аннурского мальчишку лет четырнадцати-пятнадцати. На эти деньги отец мог бы снять нам новое жилье. Мог бы отправить нас с братом в аннурскую школу у Горшка. Мог бы купить лекарство от убивавшей мою мать легочной гнили, но не купил. Он купил раба, нанял лодку, отвез раба в дельту, перерезал ему горло и свалил в воду. Он сказал, что теперь Трое благословят нас. Я тогда впервые в жизни увидел его улыбку. Он сказал, что это большая жертва. Он потратил все, что имел. Рисковал быть повешенным аннурскими захватчиками. – Лупила склонил голову к плечу, прищурился на Бьен. – Скажешь, богам это было не нужно? Ты назовешь моего отца дураком?
