— Потому что так и есть, — фыркнул я и улыбнулся маленькому другу. — Мне же все равно делать особо нечего — сижу, скучаю. С речки придем, уроки сделаешь и сразу начнем — алфавит напишу тебе, выучишь.

— Спасибо! — просветлел он.

— Не за что пока, — отмахнулся я.

Так, если «все, что с языками связано — дорого», значит я вполне могу податься в репетиторы! Не здесь, конечно — кто здесь за английский платить станет? — а вот в Скандинавии запросто — там Империя рядом, значит язык кому-то да нужен будет. От открывающихся перспектив перехватило дух — пробои пробоями, но жить с продажи ворованных вещей или за чужой счет мне неприятно. А вот зарабатывать репетиторством — это совсем другое дело!

— Маму жалко, — неожиданно приуныл Лёха. — Одна из-за меня осталась — кто за вдову с ребенком-оборотнем пойдет? Только другой оборотень, я у Юрки как-то спросил, не хочет ли он мне новым папкой стать, а он рассмеялся и попросил больше так не шутить. Это потому что мама старая?

— Не знаю, — соврал я.

Я бы в двадцать два года к «тридцать плюс» вдове с малолетним сыном тоже бы клинья бить не стал. С другой стороны, Марина симпатичнее всех встреченных мной за эти дни относительно молодых женщин — оборотень Игорь, с которым мы по арбузы ходили, например, женат на ровеснице, она не очень. Или это потому, что она беременная, и все «соки» уходят на ребенка в ее животе?

— Ну и фиг с ними, с дебилами! — сплюнул Лёха, метко попав в цветущую на обочине ромашку. — Им же хуже! Она красивая, готовит хорошо, в огороде ни сорняка нету… — подумав, добавил. — Но это потому, что я ей помогаю. Но когда маленький был, она сама все делала, я только дрова колол, пока по ноге не попал нечаянно — во, смотри! — показал едва заметный шрам на голени. — Три дня, пока заживало, она мне топор не доверяла. А теперь ничего, научился!

— Сильно рубанул? — заинтересовался я.

— До кости! — похвастался он. — А, удивляешься? — догадался. — У нас быстро все заживает — хочешь палец порежу, прямо на глазах зарастет? — достал из корзинки американский «мультитул».

— Не надо! — поспешил отказаться я. — Себя резать вообще нельзя!

— Мама так же говорит, — кивнув, убрал меленький оборотень опасную штуку на место. — А мне бы и не больно даже было — у нас болевой порог повышенный. Вот Света недели две назад палец сломала, сама дернула и через час уже как ничего и не было. Даже не плакала, прикинь?

— Ничего себе, — послушно «удивился» я.

Потому уже вообще ничему не удивляюсь.

У моста нас встретил одетый в новенькие джинсовые шорты и красную, старую футболку, Артем:

— Мамка сказала, что это тоже от тебя? — похлопал он по штанине.

— От бати, — с улыбкой покачал я головой и напомнил. — Носи на здоровье, у него денег куры не клюют.

— Спасибо тогда, — улыбнулся он в ответ.

— Передам ему, — пообещал я. — А когда у тебя день рождения?

— Нескоро еще, в конце августа, — вздохнул он.

Так-то чуть больше месяца, но в его возрасте день рождения хочется настолько сильно, что оставшиеся до него дни начинают вредничать и растягиваться до бесконечности.

— Ты мне ничего не дари! — на всякий случай отказался Артем.

— Но Свете-то я на день рождения подарок подарю, — развел я руками. — А значит нужно всем дарить, потому что так будет нечестно. Либо всем, либо никому — это справедливо.

— Если от души — надо брать! — подтвердил Лёха.

Блин, Света же с новым рюкзаком будет в школу ходить, а остальные, как следствие, завидовать. Нехорошо.

— Здорова! — вынырнул из переулочка Колька.

Этот тоже в джинсовых шортах и старенькой футболке.

— С мамкой ругался, — подходя к нам, начал он делиться наболевшим. — Шорты не разрешала надеть — куда, мол, в новых на речку? А я ей — «все равно скоро из них вырасту, а шкафу еще две пары, одна — на вырост. Смысл жалеть?». Вот, шорты отвоевал, а футболку все равно старую надеть заставила — я новые еще долго не перерасту, они на размер больше, говорит — «в город ездить оставь».

— У меня так же было, — покивал Артем.

— Значит так, пацаны, — я помахал рукой, и оборотни обступили меня кольцом. — Я завтра Свете на день рождения рюкзак подарю, с шоколадками.

Ребята сглотнули слюну — шоколада на складе оказалось не так много, поэтому раздают ограниченно.

— У вас дни рождения позже, но в школу ходим вместе. Если у Светы рюкзак новый будет, получится нечестно, поэтому давайте она завтра одна порадуется, мы ей немножечко позавидуем, порадуем ребенка… — пацаны оживленно покивали на «ребенка», типа сами взрослые. —…А послезавтра, прямо с утра, перед школой подходите к нам домой, я вам тоже рюкзаки подарю, чтобы честно было. Но на настоящий день рождения потом с пустыми руками приду.

— Это тоже честно! — подтвердил Артем и протянул руку. — Договорились!

Я пожал руки ему и остальным.

— Скажи, Андрей… — начал Артем, замялся, и я кивнул — продолжай. — Мы вот вчера у вас дома новости смотрели, там старик такой был, политик, ты на него так смотрел… — замолчал.

Конечно смотрел — это же живой и здоровый Жириновский, ценность слов которого резко выросла в моем мире после грустных событий и смерти Владимира Вольфовича! Нет коронавируса в этой реальности, вот Жирик и вещает. Прямо с трибуны государственной думы вещает:

— Они за нас сражаются, жвала да шерсть во все стороны летят! А мы им что? Нищенское пособие⁈ Школы отдельные? Они же не социализируются! Диаспоры, говорите? А что еще им делать, если им ни работы нормальной, ни образования! Ловко придумали — на пятнадцать лет в армию загонять! Там же пацаны молодые! Девки! О них хоть кто-то подумал? Она же из армии в тридцать три года придет, жизни нормальной не видела! А как ей замуж выходить? У нас демографическая ситуация в стране с каждым годом хуже становится, а вы еще хуже делать пытаетесь? На кого работаете? На Империю эту? На мракобесов⁈

Словом — Владимир Вольфович (очень отчество подходящее, надо признать) в этой реальности «топит» за равноправие, а главное — отмену акциза на мясо.

— Смотрел? — поощрил я Артема.

— Мы секреты хорошо хранить умеем, — зашел он издалека. — Но, если отвечать не хочешь, я пойму. Жириновский — твой отец?

Оборжаться!!! Не справившись с собой, я согнулся пополам, держась за живот и загоготал на всю улицу.

— Че ржешь-то? — обиженно спросил Артем. — Сам подумай — на всех смотрел нормально, а как этот появился — чуть не подскочил!

— Без обид, — вытерев слезинку, попросил я его. — Моего отца в телевизоре не показывают.

— Военный, наверно, — попытался угадать пацан. — Там только министра и его зама иногда показывают, остальные секретные.

— Прости, если бы я мог, я бы сказал, — развел я руками. — Не обижаешься?

— Не обижаюсь, — вздохнул он.

На Лёхину рожу выползла ехидная ухмылка:

— Так-то сходится! Он за права оборотней борется, за равноправие, это потому, что ты, его сын — оборотень!

Пацаны посмотрели на меня сияющими, восхищенными глазами. Всё, быть мне теперь в глазах жителей Липок сыном Жириновского.

Дождавшись одетую в белый, с ромашками сарафан и новенькие розовые сандалики, собравшую волосы в два хвостика маленькую Свету («Последняя, вот блин!»), перешли через мост и свернули с дороги направо, отправившись по узкой полоске земли между огородами и рекой вверх по течению.

— Тут мелко, — объяснял мне Лёха. — А за деревней еще лет пятнадцать назад гальку со дна экскаватором черпали, дно углубилось, а потом Владимир Ильич — он уже тогда старостой был — решил русло расширить, чтобы нормально купаться можно было, и вода там теплее — не так быстро течет, нагреться успевает.

Это хорошо — лежать на камнях мелководья не очень-то приятно.

— А я плавать умею! — похвасталась держащая меня за руку Света. — По-собачьи!

Какая милая ирония!

— Хочешь брассом плавать научу? — предложил я.

— А это как? — спросила она.