И почему я не подумал об этом сразу⁈ Ответ один — жадность.

— Рассказывай, — велел шрамированный.

— Я вижу следы пробоев и могу через них ходить в другие места, — зажмурившись, выпалил я.

— Та-а-ак, — протянул оборотень.

— Он не врет, Геннадий Петрович!

— Да вижу, что не врет, — отмахнулся он. — Это все — оттуда? — обвел рукой награбленное.

— Оттуда! — ответил за меня Лёха, явно радуясь, что секрет хранить больше не нужно.

Разрывался ребенок между дружбой и долгом. Надеюсь, хотя бы его пощадят.

— Мы ферму апельсиновую нашли, иностранную, богатую. У богатых же можно воровать, если ты — бедный? — продолжил маленький оборотень. — Нас не поймают, Геннадий Петрович, там хозяин куда-то ушел, никто нас не видел.

— А ты Лёшке, после того как с ним… — кивнул шрамированный на попугая. —…Вернулся, другое рассказывал.

— Первый раз меня фермер видел, — кивнул я. — В Римской Империи были, там на стене календарь с Папой висит, а язык на испанский похож.

— Puta! — продемонстрировал попугай.

— А ты откуда знаешь, что «на испанский»? — подозрительно спросил оборотень.

— Потому что английский я знаю, а немецкий и французский много раз слышал! — раздраженно ответил я. — Остаются другие европейские языки, а «Путой» мексиканцы обзываются, у них — испанский!

— А ты правда английский знаешь? — восхитился Лёха.

— А у вас в школе иностранных языков нет? — удивился я.

— Ни у них, ни у других, — ответил за пацана шрамированный и прищурился. — Только дети богачей учат, дома.

Вспомнив «экзаменовку» в Центре, я осознал его правоту — никаких тестов по иностранным языкам там не было. Напрягшись, припомнил свой аттестат — да, иностранных языков там нет.

— Память-то не вернулась? — спросил Геннадий Петрович. — И как так вышло, что твой богатый папенька тебя так плохо искал?

Не выдержав его испытующего взгляда, я раздраженно рявкнул:

— Я вообще из другого мира!!!

Всё, теперь мне точно конец.

Сидя под апельсиновым деревом, я решал сложный вопрос — плакать или смеяться, потому что после подробного допроса Геннадий Петрович наказал Лёхе присматривать за коровами и «барахлом», и я провел его через пробой. Желание оставить его в «прихожей» подавить удалось с невероятным трудом. Стыдно, но основным аргументом так не делать стал не гуманизм, а Лёха — на поляну путь мне бы был заказан, потому что дружба дружбой, но меня пацан знает третий день, а Геннадия Петровича — всю жизнь, потому что до случившегося 6 лет назад пробоя шрамированный оборотень преподавал физкультуру, а после переквалифицировался в инструктора для маленьких оборотней. Ну и физкультуру им преподавать продолжает! Да мелкий меня сразу заломает и утащит к старосте!

Всхлипнув, я улегся на бок и обнял коленки.

За что мне все это? Сбежать можно прямо сейчас, но… Но мне очень, очень страшно. Здесь у меня уже есть друзья и знакомые, а оборотни как один записывают меня в «свои», а я очень хочу им верить. Геннадий Петрович обещал рассказать обо мне только старосте и маленькой группе оборотней — типа совет деревни. Участковый здесь очень любит получать премии за отсутствие преступности и охотно берет взятки, поэтому с ним проблем не будет. Все, что на поляне и все, что притащит Геннадий Петрович с этого момента объясняется так: Андрей — сын ОЧЕНЬ (полагается ткнуть пальцем в небо) важного человека. Увы, стал «открывашкой» и выгорел, поэтому его сослали в глухомань, чтобы не портил своим наличием репутацию важного папы. Последний за это присылает много подарков.

И вот это предлагает, на минуточку, учитель! Разве он не должен быть образцом для подрастающего поколения? Внезапно из-за холма раздался громкий хлопок. Это же выстрел! Следом — еще парочка, и на вершину холма выбежал шрамированный оборотень, к моему дикому удивлению держащий в руках набитую кремами, мылом, шампунями и бритвенными принадлежностями, ванну.

— Уходим! — скомандовал он мне.

Я подскочил, схватил его за подставленный локоть, и мы вернулись на поляну.

— Всё, лавочка закрыта, — поставив ванну на траву, сообщил он. — Полиция и какие-то попы приперлись. С ними усатый — наверно, ваш фермер.

— Хорошо, что мы успели вынести все ценное, — сохранил оптимизм Лёха.

Ему-то что? Ему-то ничего не угрожает.

Физрук подошел к пацану и взял его за плечи:

— Алексей, слушай меня очень внимательно.

Лёха посерьезнел и кивнул — слушает.

— Способность Андрея — уникальна, поэтому он сам — невероятно ценен. Ты это понимаешь?

— Понимаю, — посмотрев на меня, кивнул мелкий.

— С этой минуты ты должен беречь его даже ценой своей жизни. Его способность — шанс изменить нашу жизнь. Жизнь всей деревни. Никогда, никому не рассказывай ни о способности Андрея, ни, тем более, о том, что он из другого мира. Важнее него, — указал рукой на меня. — Ничего нет, потому что другого такого шанса может не быть никогда. Ты понял?

— Я понял, Геннадий Петрович, — серьезно кивнул Лёха.

— В туалет я буду ходить один, — влез я.

— А вдруг утонешь? — стебанулся физрук. — Короче! — не дал ответить. — Алексей, беги к старосте, пусь собирает Малый круг и как можно быстрее идут сюда.

— Понял! Можно в боевой форме? — жалобно посмотрел на шрамированного.

— Нужно!

Пацан зашел за дерево, разделся и выбежал уже в виде где-то полуметрового в холке роста, черного волчонка. Цвет глаз не изменился, черный нос жизнерадостно блестел на солнце, из открытой клыкастой пасти свисал язык. Пушистым хвостом машет совсем как собака, мощные лапы заканчиваются опасно блестящими когтями, а на голове потешно топорщатся треугольные уши. Это ведь не гомосексуализм и не педофилия, если я почешу волчонка за ухом? Никакого эротического подтекста, чистая и невинная любовь к животным!

Лёха щелкнул зубами на тянущуюся руку — не хочет чесаться, обидно.

— А разговаривать можешь? — спросил я.

Волчонок покачал головой — не может.

— Беги уже! — напомнил Геннадий Петрович, и Лёха втопил во все четыре лапы.

Просто чудовищная скорость — да за ним остаточный след остается!

— А есть какой-нибудь рекорд скорости в боевой форме? — спросил я физрука.

— Триста семьдесят два километра в час, — кивнул он. — У Лёшки, конечно, меньше — на прошлой неделе измеряли, даже до двухсот пока не разгоняется.

— А Валя? — спросил я.

— Запала в душу-то? — хмыкнул он и сел на одеяло, достав из нагрудного кармана рубахи незнакомые мне сигареты с фильтром.

«Трофей», видимо.

— Не, — отмахнулся я. — Но апельсин я ей подарю — жалко.

— Всех жалко, — согласился Геннадий Петрович, подкурил сигарету, затянулся и выпустил дым. — Ну и дрянь, — поморщился и потушил, пояснив. — Я курил раньше, ты не смотри, что спортсмен, — подмигнул. — А шесть лет назад — все, как отрезало. Обоняние мешает.

— Сочувствую, — буркнул я.

— Дуешься, — догадался он. — Не дуйся и не бойся — мы своих не бросаем. Садись рядом, вместе подумаем, как быть дальше.

— Начальство придет — разберется, — ехидно ответил я и сел рядом.

Нашарив в куче добра окорок, оторвал зубами кусок. Жируют буржуи долбаные, вон какой вкуснятиной питаются.

— Я тебе рекомендую к Лёшке с Маринкой переехать, — выдал он неожиданное. — С Зинаидой Матвеевной я договорюсь, а инспекторы из органов опеки к нам все равно не ездят. А там, — хохотнул. — Будешь под присмотром, под защитой — я через два дома от них живу, а через дорогу — Васька-электрик, он из наших. С тыла тоже все отлично — там Костя живет, коллега мой, ты с ним знаком.

— Обложили, — вздохнул я.

— Мы — твои друзья! — расстроенно поправил он. — Куда ты пойдешь? В Европе сразу голову отрубят — там этот обычай после Войны обратно вернулся, целые площади народа собираются посмотреть. В Азию — тем более нельзя, там все узкоглазые или смуглые, а ты, как ни крути, русский. В Америке поумнее люди живут — определят в лабораторию, как и здесь, если кто-то чужой про тебя узнает. А с нами… — он откинулся спиной на березу. — А с нами ты найдешь проход в Скандинавию, и мы уйдем туда всей деревней. Тогда — всё, — широко мне улыбнулся. — Там чужих на тысячи километров вокруг нет — негласная автономия. Знаешь, что такое «автономия»?