Вообще-то точки зрения различных людей на одни и те же вещи часто отличаются друг от друга; и дело тут, естественно, не в самих вещах, а в том, что находится за этими точками. За точкой зрения единственного глаза Циклопа, в крепко посаженном черепе, находилось довольно примитивное устройство, определяющее его взгляд на мир исключительно в фокусе личной наживы, немедленной и максимальной. Факт существования других точек и других фокусов он упорно игнорировал, и в наших с ним отношениях это с фатальной неизбежностью вело к тому, что мы имели на данный момент: облако сигаретного дыма, Жекин ствол на табурете и тревожное ощущение дня.

– Рано или поздно… – Жека скользил мыслями на параллельных курсах, был лаконичен и, безусловно, прав. Он открыл балконную дверь, впуская свежесть не слишком жаркого летнего дня, которая перебила дымовую завесу. Светило солнце, и на перилах балкона суетились воробьи, чирикая о своих делах, наверняка не менее важных, чем наши.

– Хороший день для смерти, – произнёс Жека, и мне не понравилась холодная отрешённость его тона.

– Для чьей?

– Фильм такой есть. Название всплыло.

– Сегодня двадцать пятое июля. Индейцы майя считали его Днём вне времени. А какой будет о нём фильм, мы увидим. Начало мне понравилось.

Чтобы отвлечь друга от мрачных ассоциаций, я рассказал ему о своём пробуждении. Жека, который жил в мире, где не было случайностей, слушал со своей обычной смесью интереса и едва уловимой иронии. Потом он прокомментировал:

– Тебе повезло, не так часто женщина приходит вовремя без приглашения.

Мне нравилась его манера ронять фразы, но времени для беседы в том же ключе у нас уже не было – до встречи с Циклопом оставалось часа полтора. Я прошёлся через ванную комнату и, одеваясь, засунул за пояс пистолет. Садясь во дворе дома в нашу тёмно-зелёную «ауди», я полной грудью вдохнул воздух и отметил, какой удивительно красивый день дарит нам лето.

Чёрный «мерседес» медленно катил по широкой улице. Затемнённые стёкла, опущенные наполовину, открывали взглядам прохожих головы четверых, сидевших в салоне. Голос в динамиках негромко и хрипло пел о суровой жизни. Двое сзади молчали, сидевшие впереди вели разговор. Человек за рулём обладал устрашающими габаритами и едва не подпирал бритой головой потолок салона, солидный штурвал «мерса» в его руках казался хрупкой игрушкой.

– Базарили с ними? – гигант задавал вопрос, одновременно перемалывая мощными челюстями жвачку.

Тот, к которому относились эти слова, телосложением намного уступал говорившему, но был жилист, и в нём чувствовалась сила сжатой пружины. Скуластое лицо, в сравнении с репой здоровяка, несло гораздо более отчётливую печать интеллекта. Глаза смотрели уверенно и жёстко.

– Да, Циклоп, им вчера всё объяснили. Что они кинули не того коммерсанта и деньги придётся вернуть.

– А они?

– Говорят, что коммерс был никем не прибитый. И ещё говорят, что Самурай по курсам и он в доле.

Сидевший за рулём взорвался:

– Суки голимые! Развели моего барыгу и прыгают за Самурая. Он в доле, а я где?.. Но он их не отмажет. Если не будет филок, замочу обоих, отвечаю! И откуда Самурай здесь нарисовался?!

Жилистый остался невозмутим.

– Это их общая тема. Самурай, похоже, знает, что барыга был без крыши и ломанулся к нам уже после кидалова. И они говорят то же самое.

Циклоп обрушил кулак, больше схожий с кувалдой, на руль.

– Да мне по хер, что они все говорят! Чем закончился разговор?

– Я сказал, что ты по-любому требуешь возврата, и набил стрелу. Сегодня на двенадцать.

– Хорошо, на месте и порешаем, что почём. Где набил?

– За городом.

– Так, слушать ничего не будем. Если придут без лавэ – сразу валим. Эти фраера меня достали.

– А Самурай?

– А что Самурай? Получил денег – пусть радуется. Теперь я хочу получить.

– Слушай, Циклоп, эти двое всё сделали правильно. Они не черти, чтобы с них так получать. А завалим по беспределу – будут проблемы с Самураем.

Циклоп повернулся к говорившему, и его единственный глаз сузился. На месте другого чернела повязка.

– Братан, я что-то тебя не догоняю. Эти уроды стригут капусту у нас под носом, а мы должны сопли жевать? Мы в расклады Самурая не лезем, пусть и он не лезет в наши.

– Это как раз и его расклад.

Свирепое лицо Циклопа побагровело.

– Марат, ты меня тоже достать хочешь, в натуре? Ты с кем вообще? Может, и ты долю получил?

На скулах Марата не дрогнул ни один мускул.

– Это уже гнилая тема. Я всё сказал. Решать тебе.

– Вот я и решил.

Одновременно с последними словами Циклопа у него заиграл мобильный, и он взял трубку.

– Да… Самурай? Привет… – его тон изменился и стал настороженным. Он покосился на Марата, но тот уже отвернулся к дороге. Циклоп заговорил в трубку, разбавляя свои реплики более или менее длинными паузами:

– Да ничего, катаюсь вот…

– Слышал уже? Да, хочу встретиться. Есть у меня к ним вопросы.

– Почему тебе? Я им хочу задать. Они опустили на деньги моего человека.

– Нет, это мой коммерсант…

– Да, я так считаю…

По всем признакам разговор принимал жёсткий характер. Циклоп наливался кровью и свободной ручищей всё сильнее сжимал руль. Видно было, что он слушал трубку и едва сдерживался.

– Самурай, это моё дело! Я разберусь, как считаю нужным.

– Кончай грузить!

– Раз не о чем говорить, будь здоров!

Циклоп выключил телефон, и его наконец прорвало потоком ругательств. Марат бесстрастно смотрел перед собой – ни он, ни двое сзади ничего нового не услышали. Циклопа явно заклинило, и шансы увидеть кровь сильно возрастали.

Я любил игру. Ощущения при виде и звуке мчащегося по рулетке шарика были единственными в своём роде. Несколько часов, проведённых в казино, представляли собой модель жизни в миниатюре, со своими взлётами, падениями, благоволением и ударами судьбы. Это был хороший способ познания себя, и наблюдение за своим внутренним театром во время игры привлекало не меньше чистого азарта.

Когда за ночь опускаешься почти на ноль, а на последнюю ставку вдруг выпадает нужное число, дающее старт полосе безудержного фарта, и маятник всегда готов качнуться обратно – материала для наблюдений хватает. Здесь важно было замечать момент, когда эмоция, вызванная замершим в ячейке шариком, уже настолько сильна, что готова вытеснить наблюдателя и завладеть тобой безраздельно. Таких калейдоскопов эмоций с полностью отсутствующим «я» всегда полно в казино, как, впрочем, полно и в жизни. Будучи же освещённой прожектором осознания, эмоция, подобно шарику в ячейке, оставалась в отведённых ей берегах, укрощённая мягко и без насилия.

Сознание как бы раздваивалось. Одна его часть в полной мере получала удовольствие от азарта, другая уравновешивала страсть отрешённым наблюдением. Так параллельно с игрой за столом я вёл собственную ментальную игру, и победа в последней была несравненно важнее денежного выигрыша или проигрыша. А когда удаётся остаться неколебимым в шквале острых ощущений, то, во-первых, снимается часто больной вопрос тормозов, и, во-вторых, это служит хорошей практикой контроля в целом.

Жека тоже посещал казино, но его фильмы отличались от моих. Он не нуждался во внутреннем наблюдателе по причине того, что сам был воплощённым наблюдением практически без нервов. Вероятно, у него сложилась бы впечатляющая карьера профессионального игрока, но Жеку больше интересовали наши криминальные игры. В казино он ходил в основном за компанию и с желанием понаблюдать котёл человеческих страстей. Играл немного, как-то небрежно и почти всегда оставался в плюсах. За дверями же казино, на игровом поле жизни, он видел то, чего не видели другие, обрабатывал информацию и просчитывал развитие событий с компьютерной точностью.

Окружающий нас мир содрогался на изломе эпох и был насквозь пропитан криминалом. Вокруг вращались бешеные деньги, лилась кровь, и вчерашние циклопики реально становились хозяевами положения. В этом водовороте следовало надеяться на себя и оставлять спину неприкрытой только друг другу.