Вскоре самолёт стремительно мчался по взлётной полосе, и подобные умозаключения следовало отложить. Он уже завершал свой разбег, нарастающим воем предвещая победу над притяжением, и лучше было не мешать ему мысленными проекциями любых трещин.

Ощущения вдавленности в кресло, отрыва от земли и взлёта; загущение звуков в салоне и вид пластичного покрывала городских огней одновременно заполнили каналы моего восприятия. Только в воздухе я обнаружил присутствие соседа справа. Мой взгляд скользнул по его невыразительной внешности и вновь обратился к экрану иллюминатора.

Сумерки уже выполнили свою миссию и сгустились до красок ночного мира. Надо мной россыпью мерцали звёзды, далёкие и недоступные, снизу им заискивающе подмигивали электрические муравейники городов. Самолёт набирал высоту, мигающие муравейники тонули в чёрной бездне, а звёзды не становились ближе. Им совсем не было дела до крылатого атома возле сгустка планетарной материи, облетающего одну из них. Звёзды слали свой свет, и от многих только он один и остался, если не считать звездой угасшее безжизненное тело.

Я летел и думал о том, где же граница реальности существования, если она непонятна даже у великих звёзд; где граница реальности любого события, унесённого временем и успевшего, если повезёт, мимолётно отразиться в зеркалах очевидцев. В зеркалах, которые странным образом имеют способности схватывать отражения, сохранять уже свои отражения отражений и где-то в зазеркальях памяти создавать причудливые фильмы о пролетевших мимо событиях. Так и у каждого участника уходящего дня остался в памяти свой фильм о нём, снятый со своей точки зрения, пропущенный через свои фильтры и обработанный собственным монтажом. А сами события унеслись в бесконечность, подобно тому, как несётся в бесконечности свет уже несуществующих звёзд.

Мерное посапывание соседа незаметно превратилось в звуковое сопровождение моих мыслей и стало ощутимо замедлять их ход. В сознании постепенно проявлялась причудливая цепь событий оставшегося внизу дня. Она вытянула меня из его опасных водоворотов, протянула по поверхности и наконец оторвала от всех поверхностей. «От всех… – ускользающее сознание отметило поверхность кресла под телом, – …или почти от всех».

Я засыпал, и эти мысли сами представлялись последними, всё более тонкими звеньями тянущей меня цепи. Наконец она оборвалась, и я улетел в другое измерение – измерение сна.

Сон был неопределённый и тревожный. Меня настигала какая- то смутная, но грозная опасность. В темноте со всех сторон приближались враги, и я физически ощущал необходимость срочно ускориться, бежать или лучше лететь – лететь куда угодно.

Но, как часто бывает в подобных снах, скованное тело, несмотря на все усилия, отказывалось подчиниться и двигалось в темпе укуренной черепахи. Я ясно сознавал, что кольцо невидимых врагов уже сомкнулось и спасти теперь может только полёт.

Я попробовал оттолкнуться от земли, и результат этой жалкой попытки окатил волной отчаяния – бывают такие волны во сне, что пропитывают холодным потом даже простыни под спящим.

Тело моё было парализовано, но внутренние состояния менялись со скоростью молнии. Вслед за отчаянием возникла пустота, с пронзительной мыслью, что это конец.

Скорее инстинктивно, чем на что-то надеясь, я попробовал последний раз броситься вверх, и вдруг на это судорожное движение наложился толчок извне. Он оторвал меня от земли, за ним последовал новый, потом ещё и ещё. Петля вражеских сил захлестнулась, но уже далеко внизу подо мной. Я летел в темноте, внезапно спасённый и распираемый от полноты потерянной, казалось, жизни. Невидимая сила ритмично подталкивала всё выше и выше, пространство постепенно наполнялось звуками странно знакомой мелодии. Вибрация толчков явственно ощущалась телом откуда-то справа, и очередной из них выбросил меня из полёта в знакомую постель.

Я проснулся. Мобильник вибрировал и наигрывал мелодию как раз под правым боком. Я повернулся на спину и взял трубку.

– Алло, Саша? – голос незнакомой девушки мягко коснулся слуха и окончательно разбудил меня. Имя Саша не имело ко мне никакого отношения.

– Вы ошиблись, это не Саша. Но спасибо за звонок, он был весьма кстати.

– Извините… Перепутала номер… И, похоже, разбудила вас, – трубка вновь выдала мелодичные, слегка растянутые интонации, на пару секунд умолкла, но женское любопытство, как всегда, оказалось непобедимо. – А за что спасибо?

Я был по-настоящему благодарен за прерванный сон, и к тому же голос оказался из тех, что сразу располагают к общению.

– Вы изменили сценарий моего сна в гораздо лучшую сторону. Я успел улететь.

Трубка засмеялась, смех невидимой собеседницы быстро развивал первое впечатление.

– Нечасто узнаёшь, что с пользой входишь в чьи-то сны. А до меня всё было плохо? – тон разбавился весёлой заинтересованностью, и я был не прочь её удовлетворить.

– По-разному. Позавчера, например, удачно сходил в казино, а вчера наметились не самые лучшие движения на сегодня.

– Я про сон.

– Я в принципе тоже. Никогда не знаешь, когда проснёшься.

Трубка помолчала и спросила:

– А сейчас – сон или как?

– Неважно. Важно, что этот сон или не сон намного лучше предыдущего.

– В таком случае как тебя зовут… затерянный во снах?

– Зови как хочешь. Ты точно заслужила.

Трубка снова засмеялась.

– Сказано по-королевски. Я подумаю.

– Раздумье украшает женщину.

– Фраза из старого фильма… «Летучая мышь», верно?

– Да. Мы прикасаемся уже не только во снах. Хорошее утро.

– У меня тоже…

Это был тот случай, когда переходишь на «ты» так естественно, что даже замечаешь не сразу. Я спросил:

– Какие у тебя желания по утрам?

– Мои желания подобны джиннам из бутылки.

Я потянулся и присел на кровати.

– Для меня ты точно джинн. Пришла в сон и исполнила желание. А сама сейчас хочешь чего-то… по-настоящему?

Трубка помолчала и ответила задумчивым тоном:

– Здесь и сейчас я поймала момент удовольствия в нашем общении. И хочу, чтобы удовольствие продолжилось дольше момента.

Я встал, натягивая джинсы, и с трубкой в руке пошёл на кухню за сигаретой.

– Одно желание на двоих. Пока ищешь мне имя, может, скажешь своё?

– Разве не ясно? Зови меня Джина.

Звонок в дверь совпал с этим представлением, выводя меня из атмосферы приятного диалога. Я подошёл к дверному глазку и увидел крепкую фигуру Жеки.

– Джина… Джина… На время отвлекусь и займусь твоим удовольствием позже, – появление Жеки возвращало меня к не самым радужным перспективам нового дня.

– Буду ждать, – интонация в трубке прозвучала искренне.

Жека, как всегда, вошёл собранным, подтянутым и невозмутимым. Молча пожав мне руку, он снял кроссовки и направился в кухню. Мы сели друг против друга, я прикурил сигарету.

Ситуация в общем и целом выглядела ясной, а вот развязка, напротив, представлялась крайне непредсказуемой. Так было практически всегда, когда вопрос касался Циклопа, личности неуравновешенной и мало склонной к компромиссам. До сих пор все проблемы, хотя и со скрипом, решались без ущерба для чьего-либо здоровья, но сейчас эта тенденция, похоже, готовилась дать сбой.

Циклоп лишился глаза в уличной баталии далёкого детства и взамен приобрел новое звучное имя. Как со старым именем, так и с новым, он настойчиво гнул линию насилия над миром, и мир периодически отвечал ему тем же, но ни годы отсидки, ни лишние дырки в теле не прибавляли его мышлению гибкости, и он продолжал двигаться по жизни подобно бульдозеру.

В годы разгульной свободы, последовавшие за перестройкой, Циклоп перестроился, как и весь советский народ. Начав с заурядного гоп-стопа, впоследствии он возглавил группировку, контролирующую часть города, в которой обитали и мы с Жекой. У нас имелись свои взгляды на возможности окружающей неразберихи, и упускать их мы не собирались. Наши комбинации мало согласовывались с законом, иногда несли налёт артистизма и почти всегда хорошо пополняли карманы. Сферу интересов Циклопа мы не затрагивали, но он имел на этот счёт своё мнение.