Земля. Стало быть, не правда и то, что твои города снабжены широкими и чистыми улицами и что ты возделана, как это совершенно ясно видно со стороны Германии при помощи телескопов? {Открытие, принадлежащее г. Грутуизену. См. немецкие газеты за март 1824.}

   Луна. Если я возделана, то не замечаю этого; если у меня есть улицы, — не вижу их...

   Земля. Видишь-ли, голубушка, я немножко простовата, а потому неудивительно, что люди легко меня обманывают. Но тем не менее, говорю тебе, — остерегайся: если твои жители не стараются тебя покорить, то ожидай опасности от моих: многие из них в разные времена не шутя намеревались тебя покорить и уже сделали с этою целью много приготовлений; в последнее время они стараются как можно подробнее исследовать каждую твою точку, составляют карты твоих владений, измеряют высоты твоих гор, знают даже их имена. Желая тебе всякого добра, я считаю долгом известить тебя об этом деле, чтоб ты на всякий случай держала ухо на-стороже. Теперь позволь задать тебе еще несколько вопросовъ: почему это собаки на тебя лают? Что ты думаешь о тех, которые показывают тебя в колодце? Женщина ты или мужчина?— древние расходились во мнениях касательно этого обстоятельства {У Макробия, Тертулиана.}. Правда-ли, что жители Аркадии пришли в мир прежде тебя {У Менандра.}? Что твои женщины, или — не знаю, как их там зовут, — несут яйца, и одно из таких яиц, не знаю когда, падает сюда вниз? Правда-ли, что ты сделана из свежего сыра, как утверждают некоторые англичане {That the moon is made of green cheese. Английская пословица.}? Что Магомет однажды — днем-ли, ночью-ли, — разломил тебя пополам, как арбуз, и порядочный кусок твоего тела скользнул ему за рукав? Почему ты так облюбовала верхушки минаретов? Что скажешь о празднике байрама?

   Луна. Продолжай, продолжай, соседка, — благо мне не нужно отвечать тебе и прерывать свое обычное молчание. Но если ты так любишь болтать и не находишь других предметов для разговора, — лучше было-бы тебе соорудить из твоих людей новую планету, которая-бы вращалась около тебя и была бы составлена и населена по твоему вкусу; я-же, как видишь, совсем отказываюсь понимать тебя: ты умеешь говорить только о людях, собаках и тому подобных вещах, о которых я знаю так-же много, как и о том великом солнце, вокруг которого, как я слышала, ходит наше собственное солнце.

   Земля. Правда, чем больше я стараюсь обходить в нашем разговоре мои собственные дела и вещи, тем менее успеваю в этом. Но вперед я буду осмотрительнее. Скажи мне: это ты забавляешься, притягивая у меня воду из моря и потом снова заставляя ее падать?

   Луна. Может быть. Но если и так, я не замечаю этого, как и ты вероятно не замечаешь многих своих действий, хотя они должны быть заметнее моих, потому что ты больше и сильнее меня.

   Земля. Я знаю только, что по временам собираю тебе солнечный свет, а твой беру себе; также доставляю тебе сильное освещение во время твоих ночей, что и сама иногда замечаю {Астрономы называют этот свет непрозрачным, матовым. Он бывает виден в темной стороне лунного диска во время новолуния.}. Но я забываю о самом главном: хотелось-бы мне знать, правду ли говорит Ариост, что все, что человек со временем теряет, напр. юность, красота, здоровье, стремления честолюбия и т. под.— все это уходит от земли и отправляется на луну, так что там у тебя собирается все человеческое, за исключением одной глупости, которая никогда не покидает людей? Если это правда, — ты теперь, я думаю, полным полна, и скоро у тебя не достанет места, тем более, что в последнее время люди потеряли множество вещей (так, напр., любовь к отечеству, добродетель," справедливость, великодушие), и не только некоторые и отчасти,; но все и вполне. Действительно, если все это не у тебя, то где же оно? А потому сделаем уговор, по которому ты обязуешься с этих пор передавать мне из рук в руки эти необходимые вещи, тем более, что ты наверное и сама будешь рада опростаться от них, особенно от здравого смысла, который, говорят, занимает у тебя очень много места; я-же, с своей стороны, обязуюсь платить тебе за все это чистыми людскими денежками.

   Луна. Я вижу, ты снова возвращаешься к людям, и хотя, по твоим словам, глупость не покидает твоих границ, однако ты хочешь всячески одурачить меня и лишить здравого смысла, отыскивая свой собственный, который я не знаю, куда ты девала; знаю только, что у меня его нет, как нет и других вещей, о которых ты спрашиваешь.

   Земля. Но по крайней мере скажи мне, существуют-ли там у вас пороки, злодеяния, несчастья, печали, старость, — словом зло? Слыхала-ли ты об этих вещах?

   Луна. О, об этих-то я слыхала и знаю их, знаю превосходно, потому что действительно переполнена ими.

   Земля. Что-же преобладает у твоего народа, — достоинства или недостатки?

   Луна. Недостатки далеко преобладают.

   Земля. Чего у тебя больше, добра или зла?

   Луна. Зла, — без всякого сравнения.

   Земля. Вообще, счастливы или несчастны твои обитатели?

   Луна. Так несчастны, что я не поменялась-бы жребием с самым счастливым из них.

   Земля. То-же самое и здесь. Удивительно, как это я, нисколько не похожая на тебя во всем другом, в этом совершенно сходна с тобою!

   Луна. Так-же, как сходна со мною и формой, и движеньем, и тем, что получаешь свет от солнца. В этом нет ничего особенно удивительного: зло обще всем планетам вселенной или, по крайней мере, нашего солнечного мира, как и форма круга и другие упомянутые свойства. Если-бы тебя могли слышать Уран или Сатурн, или какая-нибудь другая планета, все они ответили-бы тебе то-же самое: я уже спрашивала об этом Венеру и Меркурия, к которым иногда бываю ближе тебя, спрашивала и другие планеты, все говорят одно и то-же; я думаю, что даже само солнце и всякая другая звезда подтвердит это.

   Земля. Тем не менее я все-таки ожидаю добра, в особенности теперь: люди обещают мне в будущем много счастия.

   Луна. Ожидай себе; и я тебе обещаю, что ты никогда не перестанешь ожидать.

   Земля. Однако, знаешь что? Мои люди и звери начинают просыпаться: с той стороны, откуда я говорю с тобою, — ночь, а потому все они спали; по вследствие шума, который мы производим нашим разговором, они начинают в страхе просыпаться...

   Луна. Но с этой стороны, как ты видишь, — день.

   Земля. Я вовсе не желаю причинять беспокойство моим людям и нарушать их сон, который есть их величайшее благо. А потому, соседка, мы поболтаем в другое время. Прощай-же, доброго дня!

   Луна. Прощай. Доброй ночи!

   В лето восемьсот тридцать тысяч двести семьдесят пятое царствования Зевса, коллегия Муз напечатала и развесила в публичных местах и предместьях города Поднебесья многочисленные объявления, в которых приглашала всех высших и низших богов, а равно и других жителей упомянутого города, когда-либо сделавших какое-нибудь общеполезное изобретение, представить свое открытие (в рисунке, в модели или в оригинале) на рассмотрение присяжных судей этой коллегии. Извиняясь крайним недостатком средств, коллегия муз обещала присудить за лучшее изобретение простой лавровый венок, но с правом носить его на голове днем и ночью, в публичных и частных местах, в городе и вне его, а также быть изображенным с этим венком на голове. Многие из бессмертных конкурировали на эту премию, во делали это единственно для развлечения, которое обитателям Поднебесья равно необходимо, как и жителям всякого другого города; венок-же почти не интересовал их, так как сам по себе не стоил порядочного суконного картуза; что-же касается до славы, то если уж многие из смертных начинают презирать ее, — богам она и подавно должна была опротиветь. По окончании конкурса (пример единственный и неслыханный в подобных случаях!) означенная премия была присуждена действительно по заслугам, без посредства просьб и тайных обещаний, трем изобретателям: Вакху за изобретение вина, Минерве за изобретение масла (вещи необходимой для богов, которые, как известно, имеют привычку ежедневно умащать свое тело после бани) и Вулкану, который приготовил медную кастрюльку, названную им экономической, потому что в ней можно было очень быстро и с небольшой затратой огня варить и жарить всякое кушанье. Таким образом премию должно было разделить на три части, и на долю каждого пришлось не более одной лавровой веточки. Но победители отказались от премии: Вулкан отговорился тем, что стоя большую часть времени у огня, ему было-бы слишком неудобно держать на голове это украшение, да кроме того он находился-бы в постоянной опасности обжечься и даже сгореть, если-бы искра случайно попала на сухие лавровые ветви и зажгла их. Минерва объявила, что и без того носит на голове шлем, достаточный, по словам Гомера, для прикрытия войска сотни городов, и потому ей совсем некстати увеличивать тяжесть своего убора. Вакх не хотел променять свою митру и венок из виноградных лоз на лавровый, хотя и изъявил готовность поместить его как вывеску над своим кабачком. Музы не согласились на это, и таким образом лавровый венок остался в кладовой коллегии.