А куда ехать? Ждать лета, а потом – в Москву, на биржу? Но большие серьезные театры редко берут артистов с биржи, это же кот в мешке. А тогда как? А напишем-ка мы письма по нескольким адресам, разрисуем свои достоинства – наверняка кто-нибудь клюнет.

Ответы пришли месяца через полтора, когда мы уже решили, что наша затея лопнула. И правильно: глупо рассчитывать, что артистов берут в труппу заочно. Но нет. Нам ответили, и нас зовут работать. Мы получили три предложения: Рязанский ТЮЗ, Сталинградский драмтеатр и еще какой-то театр в большом городе – я уже забыл. Конечно же мы ухватились за Сталинград. Кроме того, это центр России, недалеко от Ленинграда, волжский город, он еще излучал ореол славы прошедшей войны. О нем много писали, в кинохронике показывали, как замечательно его восстановили. Словом, удача! Едем в Сталинград! На Мамаев курган!

Мы срочно отписали в Облдрамтеатр имени Горького (каково название!) свое согласие и стали собираться в путь, хотя оставалось играть в Комсомольске еще полсезона. Но мыслями мы уже были там, в Сталинграде. Как не вспомнить было нашу первую постановку здесь, в Комсомольске, «Пароход зовут “Орленок”», где мы плыли на помощь Царицыну в дырявом пароходе? Не это ли перст судьбы? Не значит ли это, что Царицын тоже нуждается в нашей помощи? А? Как закручено?

Наш милый, неуютный, продрогший от нескончаемых ветров Комсомольск весь будто съежился, приуныл и казался большой, неустроенной деревней.

Прощай, мы не забудем тебя, но нам надо мчаться дальше.

Сталинград, что случается довольно редко, оказался очень похожим на самого себя, таким, как я представлял его в своих грезах. Очень много гранита: каменные балконы, каменные ограждения на набережных, с каменными же балясинами, много колонн на домах – сталинский стиль, демонстрирующий державность и мощь государства. Здесь, в полностью разрушенном войной городе, эта масса камня, эти толстые колонны где надо где не надо символизировали победу над врагом, над разрухой, неизбежность, неотвратимость коммунизма и непреклонность в борьбе с врагами. Стиль, который я бы назвал «Шаги командора».

Здание театра на центральной площади походило на греческий Парфенон – своими пропорциями, величиной и неизбежными колоннами. Настоящий храм искусства.

Нас временно поселили в гостинице с обещанием скоро предоставить комнату, а там – как пойдет. Как пойдет дело у нас – так я это понял. Ну что же, это не Комсомольск, где рады любому, кто мог выйти на сцену, не упав. Это серьезный театр: здесь – конкуренция, здесь надо зарабатывать репутацию, а уж потом разговаривать о квартире, зарплате и прочих благах.

Так я думал, выходя из кабинета главного режиссера театра Игоря Сергеевича Петровского после нашего очного знакомства, когда наконец он увидел, какого кота купил в мешке. А мы присматривались, кого же нам надо будет любить в ближайшее время, кому мы вручаем свою профессиональную жизнь. Потому что, если ты не влюблен в режиссера и не веришь ему до конца, – гиблое дело, ничего не получится – ни театра, ни роли, ни спектакля, ни успеха. Будет только мука мученическая и скрежет зубовный.

Мне Петровский понравился. Он держался просто, но с достоинством, вполне доброжелательно, но без чрезмерных улыбок. С ним можно разговаривать, с радостью подумал я. А если он еще и умеет ставить спектакли, я готов немедленно жениться. Так я оценил сорока пяти–пятидесятилетнего человека, высокого, худощавого шатена с короткой стрижкой густых волос. А еще он курил сигареты с мундштуком и везде сыпал пепел.

– Работы будет много. Молодежи здесь катастрофически не хватает, а… (тут он помедлил, выбирая, видимо, слово помягче) – местные мастодонты играть уже давно ничего не могут, да и не хотят. Не обращайте внимания, если нарветесь на хамство – это здешний стиль. Идите с проблемами прямо ко мне. Не бойтесь, все будет хорошо.

Это напоминало скорее напутствие перед боем, чем обычное знакомство. Было похоже, что отношения между Петровским и труппой не самые радужные.

Сбор труппы как две капли воды походил на то, что происходило в этот день и в Комсомольске: объятия, возгласы, поцелуи и так далее. Нас игнорировали. Мне показалось, что артистов для большого театра как-то маловато. Сидя в зале и вертя головой туда-сюда, я насчитал человек двадцать. Вошел Петровский и встал у сцены, поздоровался со всеми, оглядел зал и спросил у какой-то женщины, сидящей перед ним в первом ряду: «А почему так мало народа?»

– Не знаю, не пришли, – с некоторым вызовом ответила женщина, наверное, завтруппой.

Петровский раздраженным тоном кратко обрисовал репертуарный план на предстоящий сезон. Из чего выходило, что первой премьерой будет «Последняя жертва» Островского. После этого он покинул зал, на ходу доставая из кармана пачку сигарет. Нас он труппе не представил, что обычно делается, когда приходят новые артисты. Было не ясно, то ли он забыл, то ли специально не захотел нас представить. Все это – и то, что полтруппы не пришло на открытие сезона, и речь Петровского, произнесенная сквозь зубы, и то, что он нас не представил, – было неприятно и подействовало на нас угнетающе.

– Здравствуйте, ребята, – произнес, улыбаясь, молодой, моих лет парень, протягивая руку. – Ярский. Слава. Ярский-младший.

– Привет, – сказал я, радуясь, что хоть кто-то заметил наше присутствие.

– Я служу здесь артистом, – продолжил он, – а младший потому, что есть еще старший Ярский, мой папаша. Откуда приехали?

Он оказался очень симпатичным человеком, когда мы познакомились с ним поближе, в отличие от своего отца Ярского-старшего, который числился артистом, но давно уже почти ничего не играл, а был не то председателем ВТО в городе, не то председателем месткома. Меня он невзлюбил сразу, на всякий случай, как потенциального конкурента сына.

– Слушай, Слава, что у вас тут происходит? Все злобные какие-то, волками смотрят, не ходят на открытие сезона. А что главреж психует?

– Они его снимают, – пожал плечами Слава, – уже немного осталось. Это у них любимое занятие – жрать главных режиссеров. Я здесь третий год работаю. Этот – уже второй, кого съедают. А до меня штук пять их было. И никто больше двух сезонов не задерживается.

– Что значит, ОНИ снимают? А кто они-то?

Слава с удивлением посмотрел на меня:

– Ты что, первый день замужем? Народные, заслуженные. У нас одних народных – шесть штук, да заслуженных, по-моему, десять. Все друг с другом ругаются, никто ни с кем не разговаривает. А народные меж собой даже и не здороваются. Но вот приходит новый главный, и вся труппа организуется в две команды. Одна, которая играет, – за главного режиссера. Вторая, неиграющая, им недовольна и начинает его жрать. То есть: писать письма в обком партии, исполком, статьи в газеты, типа: «Что же происходит в театре?» Почему-то всегда тех, кто недоволен, – больше. Они через некоторое время и побеждают. Коллектив – против! Таков приговор – и человека нет. Появляется новый главный. У него как раз играют неигравшие в прошлый раз, и наоборот: игравшие – не играют. А дальше – «у попа была собака». Письма в обком, исполком «что же происходит?» Следующий!

Он рассказывал это легко, весело, как смешной анекдот, будто сам он был сторонним наблюдателем. Потом сказал: «Рвать когти надо отсюда. Я вот решил – в Москву. Попробую в ГИТИС или Щепку».

Да-а-а, приехали. Вот тебе большой город, большой, солидный театр. В нашем захолустном театре про такое и не слыхивали. Как это – снимать главного? А где взять другого? Кто туда поедет? А потом, что значит – одни играют, а другие нет. У нас все пахали из спектакля в спектакль. Радовались, если появлялась пьеса с одними женскими ролями, и можно было передохнуть.

Начались репетиции «Последней жертвы». Я репетировал Дергачева. Довольно скучный персонаж. Нечто вроде мелкого жулика – подловатый и нечистый на руку. Роль, мало подходящая для дебюта, когда хочется показать, на что ты способен – как говорят на театральном жаргоне: «пройти в труппе». Здесь не было для этого возможности. Во-первых, с Дергачевым ничего не происходило за все время существования на сцене, никаких событий, когда человек вдруг открывается с неожиданной стороны. Это всегда интересно играть, актеру дается шанс показать разные грани своего таланта. И во-вторых, это интересно смотреть. Роль Дергачева неинтересна была еще и потому, что в главных событиях сюжета он не участвовал, его линия была боковой, второстепенной. А публика прежде всего следит за главной историей. Ну, к примеру, историю Гамлета можно рассказать в трех словах.