Сначала Винсент не сопротивлялся. Удары градом сыпались ему на спину и на голову; несколько раз старуха даже заехала ему по лицу; парень пытался прикрыться своими неловкими руками, жалобно бормоча:

– Матушка, вы бьете слишком сильно! Матушка, мне же больно! Матушка, вы что, хотите прикончить меня собственными руками? Опомнитесь: я же ваш родной сын!

Но Матюрин уже ничего не слышала; в безумном ослеплении она продолжала наносить удары. При этом она дико вопила:

– Здесь нет ничего моего! Пусть меня сотрут в порошок, но тридцати пяти су от меня никто не дождется! Ему надо есть, мерзавцу! Пить, вору! В твоем возрасте люди давно сами зарабатывают на жизнь! Это ты должен кормить и поить свою старуху-мать, слабую и увечную горемыку!

Удары становились все сильнее. Парень уже обливался кровью. Он принялся звать на помощь, но за дверью было тихо.

Вид крови окончательно разъярил Матюрин. Это была женщина-бык, она не переносила красного цвета. Старуха отшвырнула сабо, которые, разбив окно, вылетели на улицу, и схватила подвернувшуюся под руку большую мотыгу.

И тут же, по странному свойству всех женщин, которые испускают жалобные стенания, даже когда колотят мужчину, своего господина и повелителя, Матюрин заголосила:

– Караул! На помощь! Вор, убийца! Режут! А-а!..

И она замахнулась мотыгой на хромца, который чудом избежал удара, упав на пол.

Стоя на четвереньках, бедный малый машинально искал какое-нибудь оружие для защиты. Он сунул руку в карман и извлек оттуда нож.

Видели бы вы этот жалкий нож! Небольшой дешевый ножичек, крохотное лезвие которого свободно ходило между планками рукоятки из светлого дерева, ножик, которым нельзя было зарезать даже цыпленка. Да им и яблоко не удалось бы очистить!

Однако это был нож. Название создает вещь.

После того, как разбилось окно, снаружи донесся шум голосов. Дверь резко распахнулась – как раз в тот момент, когда Матюрин, сжав мотыгу обеими руками, с сокрушительной силой обрушила ее на голову своему сыну; тот выронил нож и упал бездыханный.

В дверь вошла небольшая группа крестьян, мужчин и женщин.

Первым в комнату проскользнул замечательный персонаж; похоже, он был не из этих мест, сей юноша с дерзким лицом, темно-русыми волосами, в шляпе «Молодая Франция» и элегантном костюме за 45 франков, что продается в Бель-Жардиньер.

В два прыжка Клампен по прозвищу Пистолет – а это был он собственной персоной – пересек комнату и схватил маленький ножик, который с победоносным видом зажал между большим и указательным пальцами.

– Вот доказательство преступления! – торжественно провозгласил Клампен. – Селяне, вы – свидетели! Не я изобрел это смертоносное оружие. Почтенная мать семейства, которую вы видите, чуть не пала от руки родного сына!

Крестьяне неуверенно переводили взгляды с распростертого на полу парня на Матюрин, которая уселась на стол, вся красная и запыхавшаяся.

– Это, однако, верно, – наконец проговорил один из землепашцев, – у парня был свой нож.

– Точно, – прибавил другой. – А у старухи можно украсть много денег, целый матрас.

– Ты лжешь, – прохрипела Матюрин, с трудом ворочая тяжелым языком.

– Да у тебя и в шкафах полно, – вновь сказал землепашец, – и в подполе.

– И всюду! – хором заявили присутствующие. – У нее золота столько, что в храме не поместится!

– Вы лжете! – упрямо повторила Матюрин. – Мой сын хотел погубить меня из-за тридцати пяти су. На столько он переколотил посуды у своих хозяев Матье… И убирайтесь прочь, канальи! Я не люблю, когда в моем доме топчется всякий сброд!

Никто не двинулся с места.

И никто не догадался помочь хромому.

Пять или шесть парней и две девушки, по их собственному выражению, «стояли столбами», то есть замерли, широко расставив ноги, опустив головы и свесив руки.

Очевидно, никто из них никогда не заходил в дом Матюрин, поскольку они с едва скрываемым удивлением пялились на нелепую роскошь кресел, ковров и драпировок.

Теперь будет о чем потолковать днем в поле и долгими вечерами у домашнего очага.

Все «люди из Парижа» в этот момент куда-то подевались.

Пистолет чувствовал себя на ферме, как дома, – как, впрочем, везде и всегда. Он взял миску, зачерпнул воду из ведра и предложил это питье Матюрин; та злобно оттолкнула юношу.

Пистолет отнес воду хромому, который пришел в себя и жадно осушил всю миску.

– Чудовище! – возмущенно сказал ему Пистолет. – Ты даже не сознаешь, какое ужасное преступление едва не совершил!

Крестьяне сбились в кучку и громко перешептывались.

– Сколько мерзости в этом доме, – говорил один.

– И сколько здесь всего прячут! – отвечал другой.

– И когда свершится правосудие, на свет Божий вылезут все грехи! – мрачно вздыхал третий.

Матюрин спрыгнула со стола и взяла в руки мотыгу. Крестьяне попятились.

– Селяне! – воскликнул Пистолет, и по крайней мере двоих из них поразила та сила, с которой юноша схватил их за плечи. – Вас просят разойтись по домам. Проявите сдержанность. Молва о подобном покушении может губительно сказаться на состоянии нравов. Но если этот несчастный вторично прибегнет к насилию, то вы все видели и сумеете сообщить суду правду, только правду и ничего, кроме правды, как и положено честным и искренним свидетелям.

– Ах, так! Поэтому-то вы и здесь? – спросил землепашец, пытаясь сбросить с плеча цепкую руку Клампена.

Пистолет вышвырнул его за дверь вместе с его товарищем, приговаривая;

– Я – парижанин, хилое дитя большого города, и завидую вашему крепкому здоровью, простые сельские жители.

Затем он вытолкал из дома двух других парней, поцеловал обеих девушек и крикнул:

– До свидания, селяне, будьте здоровы, друзья!

Как только комната опустела, противоположная дверь, выходившая в хлев, через который можно было попасть во двор, внезапно распахнулась. На пороге появились виконт Аннибал Джоджа, Кокотт и Пиклюс.

Все трое были вооружены.

Пистолет скрестил руки на груди и замер в драматической позе.

– Без глупостей, – сказал он. – Вы можете посмотреть мне в глаза: День настал! Светло.

– Ты действовал тут слишком ловко, – ответил виконт. – Кто тебе обо всем рассказал?

– Вот он, – ухмыльнулся Клампен, ткнув пальцем в Пиклюса.

– Я произнес только одно слово, – промямлил тот. – И он сразу все понял.

– Кто ты такой? – с угрозой спросил виконт Аннибал Джоджа. – Откуда ты взялся?

Пистолет приложил палец к губам и посмотрел на Горэ, которая жадно приникла к бутылке с водкой.

– Если вы хотите узнать, чем я занимаюсь, – тихо проговорил юноша, – то я отвечу: играю в карты.

– Советую тебе не шутить!.. – грозно нахмурился виконт.

– Друг мой, поищите для беседы кого-нибудь посерьезнее меня! – насмешливо осклабился Клампен. – Но если вы все-таки заинтересуетесь, где я играю в карты, я признаюсь: в кабачке «Срезанный колос».

Услышав эти слова, Аннибал заколебался. Он шагнул к Пистолету и очень тихо сказал ему:

– Сделай знак…

Но тут Клампен по прозвищу Пистолет, издав громкий ликующий крик, вдруг бросился к задней двери, где показалась любопытная физиономия мадемуазель Жозефины де Нуармутье.

– Меш! – заорал Клампен, раскрывая объятия.

– Клампен! – взвизгнула мадемуазель Жозефина, падая в его объятия.

Это была настоящая встреча влюбленных, все честь по чести: они крепко обнялись, расцеловались, и Пистолет торжествующе воскликнул:

– Спросите у мадемуазель, сколько времени мы занимаемся серьезными делами!

Это правда, он работал со мной, – ответила Меш, у которой всегда было чем заплатить за сладости, даже если она порой и не признавалась в своей профессии. – Чтобы найти его, я и связалась с вами…

– Служба месье Трехлапого из почтовой станции, – отчеканил Пистолет с достоинством, повернувшись к Аннибалу. – Если хочешь меня проверить – валяй, хозяин!

Он выпустил руку фрейлины, которая только что показала ему тайный знак, и повторил то же легкое прикосновение под пальцами Аннибала.