— Он принадлежал моему другу.

Иногда я обижалась на то, что Райн так часто слышал то, что я не говорила. Однако сейчас, возможно, я испытывала некоторое облегчение от этого.

— Человеческий друг, — сказал он.

— Да.

— Тот, который был в ту ночь?

Мы оба знали, о какой ночи он говорит.

Они мертвы, маленький человечек.

Я бросила на него вопросительный взгляд, откуда он знает? И он ответил слабой, беззлобной улыбкой.

— Он пахнет как Лунный дворец.

Черт. Черт, я ненавидела это.

Улыбка Райна померкла.

— К чему это выражение лица, принцесса?

— Я просто… оно не должно пахнуть тем местом. Оно было… ее. Оно не принадлежит им. — Я коснулась конца шарфа, наматывая его на пальцы. Если бы я сжала его достаточно крепко, я могла бы почувствовать ее руки, когда она пыталась отдать его мне. Матерь, я жалела, что не забрала его у нее тогда.

А теперь это казалось еще одной унизительной несправедливостью. Что место, где она умерла, стерло последние остатки ее жизни.

Это казалось нелепым. Несомненно, это тоже звучало нелепо. И все же его лицо слегка изменилось, так, чтобы сказать, что он понимает. Он наклонился чуть ближе.

— Это еще не все, — сказал он. — Он также пахнет как…

Его ресницы опустились, и он снова придвинулся немного ближе, теперь между нами было всего несколько дюймов.

— Как духи с ароматом роз, — пробормотал он. — И хлебом. И… сигаретным дымом.

Я невольно подавила странный звук. Так часто я завидовала вампирам, завидовала их силе, их скорости, их власти. Но никогда так, как в этот момент. Я бы все отдала, чтобы снова почувствовать запах Иланы. Почувствовать запах ее и этого отвратительного грязного дома.

— Правда? — сказала я, мой голос был грубее, чем я хотела. — Ты чувствуешь весь этот запах?

— Это немного сложно, из-за запаха… — Он прочистил горло. — твоего запаха. Но да, я чувствую. Если постараюсь. — Его глаза поднялись к моим. — Она все еще здесь, Орайя. Дворец забрал не все.

Мои пальцы сжались вокруг ткани.

— Как ее звали? — спросил он. — Твою подругу?

— Илана.

Я не произносила ее имя вслух с тех пор, как она умерла. Форма слогов на моем языке была похожа на бунт.

— Мне жаль, — тихо сказал он. — Я сожалею о том, что с ней случилось. И мне жаль, что… это тяжелое место для скорби.

Тяжелое место для скорби. Какое преуменьшение. В таком месте не было места для скорби. Нет места для мягкости или уязвимости. И уж точно не было места для гнева, грязного и недостойного, который смерть Иланы разожгла во мне.

— Она была человеком, — процедила я сквозь зубы. — Не добычей. Не игрой. Она была…

Черт, чем она была? Она была шелком и сигарным дымом, коротким нравом и миллионом противоречий, полной жизнью тысячи других мыслей, мечтаний и желаний на будущее и кем-то, кого я глубоко любила.

Я опустила взгляд на глиняную крышу, крепко сжимая кружку так, что побелели костяшки пальцев. Я подождала, пока пройдет резь в глазах.

— Могу я задать тебе вопрос, Орайя? — сказал Райн. — Ты не обязана отвечать, если не хочешь.

Я кивнула.

— Когда мы были связаны во время испытания, я чувствовал… Я чувствовал много вещей. Твой гнев. Страх. Горе.

Моя челюсть сжалась. Инстинкт подсказывал мне, что я наброшусь на него только за то, что он признал, что видит во мне эти вещи, я так яростно их оберегала. Но в его голосе не было обвинения в слабости. И я тоже чувствовала все это в нем. В его сердце они были так же сильны, как и в моем, хотя и по-разному.

— Если ты выиграешь Кеджари, — продолжал он, — попросишь ли ты Ниаксию изменить тебя?

Я прекрасно поняла, о чем он спрашивает, и подумала о том, чтобы не отвечать. Он ришан, — прошептал Винсент мне на ухо. Я не могла рассказать ему о том, как свяжу себя с Винсентом, как стану его Кориатой. Эти подробности были слишком личными.

Но Райн, будь он проклят, увидел суть моего ответа по моему лицу, даже когда я не произнесла ни слова.

— Да, — сказал он. — Так ты и поступишь.

В его голосе звучало странное разочарование, которое мне не понравилось.

— Почему бы мне не попросить ее изменить меня? — Я выстрелила в ответ, немного слишком быстро. — Ты хоть представляешь, как это утомительно — жить таким образом? Я не могу ничего изменить, никем стать, я просто застряла в роли добычи. — Я стиснула зубы, сдерживая свои слова, затем покачала головой. — Нет. Я не могу сделать это вот так. Не в том состоянии, в котором я сейчас.

— Ты не можешь?

Мне пришлось заставить себя встретить взгляд Райна. Мне показалось, что он насмехается надо мной. Но в его взгляде не было ничего притворного, ничего ненастоящего. Только печаль.

На том испытании он смотрел на меня так, словно я могла сделать все. Как будто я была более могущественной, более внушающей благоговение, чем сама Ниаксия. Никто и никогда не смотрел на меня так раньше.

И даже сейчас во мне сохранилась тень этого взгляда.

— Не спеши отказываться от человечности, Орайя, — сказал он. — Ты можешь обнаружить, что скучаешь по ней, когда она исчезнет.

Возможно, мои человеческие глаза были слабы в темноте по сравнению с его, но тени было недостаточно, чтобы скрыть дрожь на его лице, которую он делал вид, что ее нет.

— Эти частички себя никогда по-настоящему не исчезают, — тихо сказала я.

— Иногда я не уверен в этом.

— Ты думаешь, я не вижу, как упорно ты стараешься сохранить свою человечность? Ты более человечен, чем я, Райн. Ты сохранил все, что заставляет тебя ценить в этом дерьмовом мире то, что не ценит никто другой. Ты сохранил сострадание. Неважно, что твоя кровь теперь черная. Это не изменило тебя.

Такой грубый комплимент показался мне странным на вкус. Это было так неудобно, но искренне. Но я сказала его, потому что знала, что он должен это услышать.

И… я сказала это, потому что это была правда.

Райн стал очень спокойным и очень молчаливым. И медленно, так медленно, его взгляд поднялся ко мне.

До этого он смотрел на меня, как на богиню, и я думала, что не могу чувствовать себя более могущественной, чем в тот момент.

Я ошибалась.

Потому что теперь он смотрел на меня так, будто я нечто большее, будто я человек. Почему-то для меня это значило больше.

Мне пришлось с трудом сдержать ухмылку.

— К чему это выражение лица?

Я ожидала сухой усмешки, словесного толчка под ребра. Но он оставался абсолютно серьезным, между его бровей пролегла глубокая морщинка.

Моя ухмылка померкла.

— Что?

— Ничего.

— Скажи мне один честный ответ, Райн Ашрадж.

После долгого молчания он наконец заговорил.

— Я пережил несколько несправедливых случаев за последние пару столетий. Видел несколько гребаных смехотворных недоразумений. Но одна из самых больших, Орайя, это то, что кто-то учил тебя, что ты должна стать кем-то другим, кроме того, кто ты есть.

Мои руки онемели. Пальцы так крепко сжали кружку, что она задрожала. Слова раскололи меня от горла до пупка, распахнули меня и коснулись моих самых хрупких частей.

На несколько долгих секунд мой разум опустел от мыслей. А потом вернулась только одна:

Мне нужно будет убить этого вампира, и я не знаю, смогу ли я это сделать.

Райн не стал дожидаться ответа. Он просто встал и протянул мне руку.

— Давай пройдемся немного.

Небо становилось бледно — розовым, предвещая рассвет. Мы шли по южной части района, медленно приближаясь все ближе и ближе к Лунному дворцу.

Я ненавидела время. Я всегда его ненавидела, оно навсегда стало показателем пропасти между мной и вампирами, которые меня окружали, но никогда так, как сейчас, когда эта ночь ускользала от меня.

В любую минуту Райн попытается убить меня. Или мне придется убить его. По мере того, как наш разговор становился все медленнее, а тишина между нашими словами все длиннее, я понимала, что обещание проникает в нас обоих.