Как ученый, производящий идеи, он очень часто встречал и противодействие. Это только в романах научные споры решаются корректно. В жизни иначе. Курляндский порой выдерживал жестокие «битвы» с оппонентами. Мы тогда были молодыми, и не раз видели, как он приходил после очередной конфликтной ситуации удрученный, расстроенный. И тем не менее, внешне он никак не реагировал на грубые выпады. Это теперь с «высоты» своего возраста и как врач, я понимаю, каких усилий, какого напряжения ему стоило выглядеть спокойным и невозмутимым.

Он даже отшучивался: «Шумная критика — это тоже реклама».

У него еще была любимая притча: «Жили-были двое известных ученых. Один писал научные статьи и книги, а другой его научно критиковал. И оба они были популярны. И вдруг один из них — генератор идей скончался, и потихоньку ушел в забытье его постоянный оппонент: ему уже нечего было критиковать, не было поставщика идей».

И жизнь показывает: не стало профессора Курляндского — и наступила тишь и благодать, а в науке, когда нет взрыва идей, это не лучшее ее состояние.

Профессор не давал нам застаиваться и сам много работал, он потрясающе много и увлеченно работал!

И несмотря на серьезный возраст, на нездоровье, он не жил для себя, он жил для науки и в науке, жил для кафедры, для учеников.

Он был человеком с юмором. Юмор любил тонкий, интеллигентный и не любил грубых шуток и анекдотов.

Щедро делился знаниями. Был неподдельно счастлив за всех нас, если работа и жизнь нам удавались.

Переживал, если у нас что-то было не так.

1976 год. У меня был день рождения, который совпал с не лучшей полосой в моей жизни. Дома вечером собрались только близкие. Вдруг в 10 часов вечера раздался звонок в дверь. Это был Вениамин Юрьевич.

Оказывается, он вспомнил про мой день рождения, когда вез семью на дачу. Зная, что у меня невзгоды, он пересадил всех в такси, а сам уже из-за города вернулся, чтобы поздравить и поддержать.

Он был довольно жестким по делу, вступая в дискуссии с нами. Чаще всего убеждал. Но и поощрял. Если у тебя хорошо двигалась наука, он мог сократить количество педагогических часов; если случались жизненные ЧП, также всячески шел навстречу.

Вениамин Юрьевич был человеком большой души, любил свою кафедру, нас, любил собирать нас на научные конференции, переживая наши защиты диссертаций, а их было немало, счет перевалил за сто. Мы любили его».

Из воспоминаний доцента З. Г. Есеновой.

«Профессор Курляндский Вениамин Юрьевич был моим Учителем. У него я училась в клинической ординатуре, целевой аспирантуре. Годы, проведенные рядом с таким человеком, не только остались в памяти, они определили и всю мою дальнейшую жизнь.

В то время личные драмы преследовали меня одна за другой. Тяжело заболел муж, двое маленьких детей. Они в Осетии, а я учусь в Москве, вернее, мечусь между домом и институтом. Трагически погибает брат, умирает мама. А я учусь, работаю, пишу диссертацию в Москве. Я выдержала и встала на ноги только благодаря поддержке профессора — своего руководителя. Когда полностью охватывало отчаяние, он заставлял работать, давал свободное время для устройства моих дел и всегда ими живо интересовался. Прошли годы, и я еще отчетливее понимаю, что без его мудрого и дружеского участия я бы не справилась.

С ним было легко работать. Он был всегда в хорошем настроении, доброжелателен, бескорыстен. Он был человеком с юмором, заразительно смеялся. В общении мог недовольство кем-то или чем-то высказать в шутливой или иронической форме. Он никогда не позволял себе унизить чье-либо достоинство. Наоборот, он говорил, что все мы готовы быть заведующими кафедрой. Это нас вдохновляло, заставляло еще больше трудиться и совершенствоваться в области стоматологии.

Вениамин Юрьевич хорошо разбирался в людях, каждому он подбирал дело по способностям: один больше успевал в науке, другой — в педагогике, третий — в исследовательской деятельности, поэтому все добивались успеха. Он был не только большой демократ, но и интернационалист.

Среди его учеников были представители разных национальностей Советского Союза. Сегодня многие из них заведуют кафедрами или преподают в медицинских вузах стран СНГ. У него тогда учились москвичи — Геннадий Большаков, Валентина Хватова, Борис Марков (теперь они доктора наук, профессора); с Украины Виталий Миликевич, впоследствии тоже доктор наук, он трагически погиб несколько лет назад; из Белоруссии Леонид Величко; из Армении Эдуард Киликян и Эдуард Геворкян; из Ставрополя Ольга Валенкова и Борис Мироненко; из Ингушетии Магомет Максудов; из Осетии — я.

Он создал уникальный коллектив. И для каждого из нас у него находилось место в его душе. Ко всем он относился одинаково и всем помогал.

Мы жили большой кафедральной семьей; ценили друг друга, любили друг друга, помогали друг другу. А В. Ю. Курляндский остался в моей памяти как один из самых ярких, светлых, мудрых, доброжелательных людей, каких я больше не встречала в своей жизни».

В наш век с сумасшедшим темпом жизни иногда теплые человеческие отношения, чувство симпатии и даже дружбы друг к другу выливаются не столько в частое общение, сколько в ощущение, что такой человек существует, он есть и всегда рядом. Сегодня это признак истинно дружеских чувств.

Признаемся, что даже редкие встречи с друзьями или приятными и интересными людьми больше греют душу, чем застолья, общение с людьми, что тоже бывает, чуждыми по духу или интересам.

Очень точно о современном общении сказала Нина Федоровна Курляндская, увидев свою приятельницу, дающую интервью по телевизору, и удостоверившись, что та неплохо выглядит и довольна жизнью:

— Прежде мы общались с помощью писем. Как приятно было получить письмо! Потом по телефону. А теперь — по телевизору.

«Мы не так уж часто встречались с Вениамином Юрьевичем домами.

Но по делу часто. Вениамин Юрьевич был замечательным ученым, увлеченным своим делом человеком. Он болел за свое дело, и ему всегда были видны перспективы стоматологии, когда другим они были непонятны.

Я ему помогал осуществить внедрение металлов, заменяющих золото…

А как врач он меня спас. На десятки лет сохранил мне все зубы, хотя другие врачи, пока я не попал к нему на консультацию, собирались удалить почти все…» Это вспоминает Николай Константинович Байбаков — бессменный Председатель Госплана СССР, если не считать пары лет агонизирующего существования Советского Союза в начале перестроечного периода, когда его сменил на посту председателя его заместитель Н. Рыжков.

Жизнь Николая Константиновича это, скажем, зеркальное, но положительное отражение эпохи. Он всегда был в гуще событий, как комсомолец, увлеченный идеей, как комсомольский руководитель, как политический деятель. К слову сказать, когда началась перестройка, множество сподвижников Сталина и политических деятелей времен Союза подвергались обструкции в печати: печать просто захлебывалась от выплескивания компромата на бывших «неприкасаемых». Н. К. Байбаков был одним из немногих, кого не коснулась критика.

А он был почти с юных лет в «руководителях». Не раз встречался со Сталиным, собственно Сталин и поставил его руководить нефтяной промышленностью. По образованию Байбаков был нефтяник.

Николай Константинович в дружеской беседе как-то рассказал Курляндскому, как это было.

Однажды его, еще совсем молодого человека, вызвал к себе Сталин.

Байбаков был приглашен к нему в кабинет. Когда он вошел, в первый момент он никого не увидел.

Сталин сидел высоко на лестнице возле книжных полок и листал книгу. Поскольку он сидел высоко, взгляд вошедшего невольно упал ему на ноги. Обут Сталин был в мягкие сапоги с аккуратно вырезанными дырочками на мизинцах. Сталин пояснил: чтобы мозоли не болели.

Он спустился вниз и проницательно посмотрел на взволнованного, если не сказать перепуганного, Байбакова. А непредсказуемости Сталина боялись все.

— Я пригласил Вас, — сказал Сталин, — чтобы назначить Вас наркомом нефтяной промышленности. Как Вы думаете, каким должен быть нарком?