Выставив охранение, кавалеристы расседлали коней, задали им корм, напоили. Наскоро перекусили сами, преодолевая свинцовую усталость, которая в горячке боя почти не чувствовалась, а теперь слипала веки, давила к земле. У сотрудников Особого отдела – среди них находилась и женщина немногим старше двадцати лет – еще были неотложные дела, и уснуть им удалось не скоро. А едва первые лучи солнца заиграли на золоченых крестах находившегося недалеко от штаба армии собора, молодая сотрудница, предупредив командование и оставив, как положено, адрес, по которому она будет находиться, попросила товарища присмотреть за ее лошадью, переложила из кобуры в карман кожанки наган и отправилась в город. Перейдя улицу, которая носит сегодня имя Короленко, мимо почты, поднялась вверх по Кавказской к неказистому, деревянному, с обвалившейся местами штукатуркой домику. Здесь жила семья вдовы путевого обходчика Гончарука.

Долго стучать не пришлось. Дверь отворила девочка-подросток. Секунду-другую внимательно смотрела на гостью, щурясь от яркого света. Настороженность в зеленоватых глазах девочки сменилась удивлением, а затем и радостью. Она улыбнулась, через плечо крикнула в сени:

– Мам, а мам! Погляньте, хто прийшов!..

На заскрипевшее крыльцо вышла вдова обходчика.

– Любовь Ивановна? Вот не ждала! Ой, нэ тэ кажу… Доброго ранку, Любовь Ивановна! Заходьте, будь ласка…

– Здравствуйте, Марфа Стратоновна! Здравствуй, Галочка! Раз не гоните – зайду. Меня зовите Милдой Генриховной, а еще лучше – просто Милдой. Это мое настоящее имя, даже сама отвыкла от него. А Любовь… Ну, так надо было раньше, понимаете?

– Добрэ, добрэ, як скажэтэ, так i будэ…

Времени для пространных разговоров не было. Пришлось сразу перейти к делу. Нельзя ли снова поселиться в той комнатушке с запасным выходом во двор, в которой жила раньше? Можно? Тогда она вечером и придет, захватив свое нехитрое походное имущество. А пока извините…

И она, поблагодарив за гостеприимство, ушла, чтобы с головой окунуться в ответственные заботы сотрудника Особого отдела армии. Фактически ей, Милде Генриховне (по другим документам – Индриковне. – Авт.) Линде, которую товарищи больше знали по подпольной кличке как Любовь Озоль, а то и просто товарищ Озоль, предстояло принять на себя обязанности первого председателя Ровенской чрезвычайной комиссии. Так что было не до воспоминаний, хотя и с домиком на улице Кавказской, и тем более с городом ее связывало многое…

В прошлый раз Милда, как и теперь, вошла в Ровно с Красной Армией. Тогда это были части Таращанской и Новгород-Сиверской бригад Первой Советской Украинской дивизии Н. А. Щорса, которыми командовали В. Н. Боженко и Т. В. Черняк. Это было 25 мая 1919 года – вскоре после того, как она стала бойцом-добровольцем Красной Армии. А до этого…

С детских лет Милде, чтобы помочь отцу и матери (у них кроме нее были еще две дочурки и сынишка), пришлось батрачить у немецкого барона, которому в ее краях (теперь Лодский сельсовет Валмиерского района Латвийской ССР) принадлежали чуть ли не все угодья. Шестнадцатилетней девушкой она в 1912 году стала членом Коммунистической партии, выполняла задания местной подпольной организации. Дочь Милды Генриховны – Изабелла Суреновна Петросян, которая живет в Москве, в письме к одному из авторов этого очерка вспоминает случай, о котором ей рассказали бывшие соратники матери по подпольной борьбе.

Как-то полиция арестовала руководителя подпольной группы. Необходимо было организовать побег. Но как это сделать? К арестованному никого не пускают, невозможно даже передать ему хотя бы коротенькую записку. Выручила Милда. Выдав себя за невесту узника, она обратилась в жандармское управление с просьбой разрешить ей обвенчаться с ним, прежде чем его отправят на каторгу.

После долгих и унизительных проверок венчание все же разрешили. Дерзкий замысел удался, но дорогой ценой: вместо спасенного руководителя на каторгу пришлось отправиться Милде. Через два года ее освободила революция…

До лета 1919 года Милда Генриховна работала в Особом отделе Ровенского уездного ревкома, принимала непосредственное участие в борьбе с петлюровцами и другими врагами Советской власти. В июле Антанта организовала очередное наступление белополяков на Украину и Белоруссию. Вместе с польскими дивизиями в наступление на ровенские города и села ринулся Петлюра, пополнивший свои ряды галицкими «сичовиками». Красной Армии под напором преобладающих сил противника пришлось отступить на восток. Военный отдел ЦК КП(б)У и Волынский губком партии оставили в Ровно и других городах края партийные комитеты и членов ревкомов для подпольной работы. В числе оставленных в тылу врага оказалась и Милда Линде, снова взявшая себе старую подпольную кличку Любовь Озоль.

Проходная, с запасным выходом, комнатушка в доме путевого обходчика Николая Григорьевича Гончарука, в которой Люба поселилась накануне отступления Красной Армии, устраивала ее. Здесь можно было встречаться с товарищами по подполью. Несколько раз ночами наведывался сюда один из ближайших соратников Любы, уроженец села Арестово Здолбуновского района краснофлотец Демид Пилинчук, направленный петроградскими большевиками на Волынь, в родные края, для организации партизанских отрядов. Вполне довольной была подпольщица и рабочей семьей Гончаруков: Николай Григорьевич и Марфа Стратоновна, имея, вероятно, представление о том, чем занимается их квартирантка, ничем не проявили интереса к чужим делам.

Впрочем, «чужими» ее дела для путевого обходчика и его жены оставались недолго. Когда партизанский отряд Демида Пилинчука готовился к прорыву через вражеские тылы для воссоединения с бойцами Таращанской и Новгород-Сиверской бригад, Н. Г. Гончарук сделал решительный выбор – стал партизаном, потом красноармейцем полка, которым командовал все тот же «товарищ Демид». Как и его командир, не вернулся Гончарук домой, сраженный в бою за Киев вражеской пулей.

Вот почему ранним утром 5 июля 1920 года Милда Генриховна шла на встречу с вдовой и детьми Н. Г. Гончарука с тяжелым сердцем, словно была виновата в его гибели. Но Марфа Стратоновна и ее дети приняли бывшую квартирантку с неподдельным радушием.

Теплая волна благодарности согрела сердце Милды Генриховны и теперь, когда, подходя к домику на Кавказской улице, она увидела в «своей» комнате слабый огонек керосиновой лампы. Несмотря на позднее время, Марфа Стратоновна и Галя поджидали ее. Спали только младшие дети, Лидочка и Саша. Вскоре, правда, и Галя пошла к себе.

– Иди, дочка, иди отдыхать, – сказала Марфа Стратоновна. – Завтра рано подниматься…

А Милде Генриховне объяснила: недавно через знакомых удалось устроить Галю на работу почтальоном. Не хотели брать – годами еще не вышла, пришлось сделать подарок жене начальника, зато будет хоть какая-то копейка, кормильца ведь потеряли. Или, может, почту теперь закроют?

– Ну зачем же, – успокоила Милда Генриховна хозяйку. – Без почты любой власти не обойтись. Постепенно жизнь нормализуется, появится больше возможности найти работу и вам. А Галочкин заработок семье будет кстати. Жаль только, что вставать приходится очень рано, да ничего не поделаешь…

И потянулись для Милды Генриховны горячие, хлопотливые денечки. Белополяки оставили в городе законспирированную агентуру. Хватало и затаившегося кулачья. Враг вредил как только мог. По ночам то и дело грохотали взрывы. Не прекращались вооруженные нападения всевозможных банд на передовые позиции и тылы красноармейцев. На четвертый день после вступления в Ровно частейПервой Конной армии в городском парке хоронили группу бойцов и командиров, погибших в стычке с белополяками. Среди них был и Олеко Дундич.

Но все-таки новое брало верх. Создавались партийные, советские, профсоюзные и комсомольские органы. Уездный партком открыл педагогические курсы. Начали работать библиотеки, любительский театр.

7 августа состоялся второй общегородской коммунистический субботник. Вместе с рабочими-железнодорожниками Милда Генриховна, Марфа Стратоновна и Галя грузили на станции уголь. С работы возвращались уставшие, но довольные. По пути Милда Генриховна решила заглянуть в штаб, пообещав хозяйке и ее дочери долго не задерживаться. Домой вернулась часа через два. За это время ее будто подменили. От недавней веселости и следа не осталось. Была серьезной, молчаливой и озабоченной. Марфа Стратоновна и Галя, увидев такую резкую перемену в настроении квартирантки, тоже встревожились, но ни о чем расспрашивать не стали. Знали: если можно – сама объяснит в чем дело, а нет – значит, так полагается, им вмешиваться не следует.