Павло хитрил: он точно знал не только фамилию сестер, но и кратчайшую дорогу к схрону, его устройство, потому что в этом схроне длительное время укрывался сам. И в Шубкове, куда немедленно отправилась группа, возглавляемая Лубенниковым, начал путать и менять показания, тянул время, чтобы дать возможность бандитам уйти от возмездия. Но их судьба была уже предопределена.

Вот она, усадьба сестер Ольги, Надежды и Анны Галузий. А вот и сарай, в котором устроен схрон. Чекисты окружают его с трех сторон.

Вот-вот загорится рассвет 8 февраля.

Нет, бандиты не думают сдаваться. Еще темно, еще только брезжит утро, и они предпринимают последнюю отчаянную попытку прорваться: из сарая летит граната, и тотчас за ней выбегает бандит Мыша, прокладывая дорогу автоматным огнем. Ожесточенная перестрелка. Предсмертный крик убитого бандита. Треск пламени на загоревшемся сарае. Это – конец. Понимая безвыходность своего положения, Кнопка, Мусий и Гриць кончают жизнь самоубийством.

– Потери есть? – После горячки боя голос у Лубенникова еще звенящий, прерывистый.

– Никак нет, все целы!

Только теперь, услышав о полном успехе операции, Лубенников почувствовал, как усталость вдруг разом навалилась такой тяжестью, что он едва удержался, чтобы не сесть прямо на снег или хотя бы прислониться к стене дома. Но он тут же жестко скомандовал себе: «Не расслабляться!» – и направился к схрону.

– Вот это да-а-а!..

Резко повернулся на чей-то испуганно-восхищенный возглас. Несколько солдат стояли за спиной старшего лейтенанта Пичугина и рассматривали его фуфайку. Петр Филиппович подошел тоже. Фуфайка сзади была продырявлена наискось автоматной очередью бандита Мыши.

– Сам не понимаю… – удивленно развел руками Федор Николаевич. – Как он меня полоснул? Может, когда мы залегли? А на теле ни царапины. Чудо какое-то…

– Чаще бы нам такие чудеса, – впервые за последние дни улыбнулся Лубенников и, чтобы снять общее напряжение, полушутя воскликнул: – Да ты, видать, не в рубашке, а даже в фуфайке родился! Не то что пуля – очередь не берет.

Вот она внутри, бандитская нора: три метра в длину, почти столько же в ширину и полтора в высоту. Стены и потолок обиты досками. Шесть больших ниш, на них шестнадцать стволов стрелкового оружия, двенадцать гранат, патроны, листовки и различная националистическая литература, целый ворох инструкций, гектографы, пишущие машинки, радиоприемник, переписка… Ближе к узкому лазу, выпучив остекленевшие глаза, лежал невысокий лысый бандит в грязном немецком френче.

– Кнопка. С него и начнем, – деловито констатировал старший лейтенант Шийко и приступил к фотографированию бандитов и схрона.

Да, это был, без преувеличения, большой успех – наконец перестала существовать самая крупная в то время на Ровенщине бандгруппа. Кнопка принимал непосредственное участие в повсеместном уничтожении польского населения и отдавал приказы о полном истреблении местного советского актива и семей тех, кто служил в Красной Армии. Даже бандиты боялись его, потому что знали: Кнопка – это прежде всего жестокость, причем жестокость изуверская, чудовищная. Чистка в рядах УПА – тоже его рук дело. Страшная участь ожидала тех, кто высказывал сомнение по поводу авантюр националистов. Кнопка зверствовал и над живыми, и над мертвыми. Это он подстроил семейный праздник у одного из жителей Тучина, куда был приглашен бывший главарь сотни Дубчак, явившийся в органы Советской власти с повинной. Дубчака убили выстрелом через окно бандиты, посланные Кнопкой. Но и этого показалось мало палачу: спустя некоторое время могила убитого была разрыта, гроб разбит, а труп расчленен и разбросан по кладбищу. Там же на куске фанеры было написано: «Так будет всем, кто изменит ОУН…»

И все-таки даже теперь, после столь блестяще проведенной операции, Лубенникова ожидало столько работы, что он не имел права ни на слабость, ни на усталость, ни тем более на промедление. Даже не день, да что там день, хотя бы одну-единственную, но от зари до зари, ночь отдыха. Теперь надо было всеми силами навалиться на Белого-Букву.

Кстати, в схроне Кнопки было обнаружено любопытное письмо этого эмиссара закордонного провода ОУН и – по совместительству – агента английской разведки. Оценивая состояние оуновского подполья и его перспективу, он писал своим хозяевам: «Желание принимать участие в нашей борьбе как со стороны взрослого населения, так и молодежи с каждым днем все больше падает. Наше движение ограничено, общение с населением незначительное. Состав руководящих органов ОУН очень слабый». И далее следовал такой же трезвый вывод: «Нам не спасти ОУН от окончательного разложения».

Оценка, что и говорить, правильная. Другое дело, что сам Белый-Буква далек был от мысли сложить оружие.

Через несколько дней, 15 февраля, Лубенников еще раз убедился, какой жестокий враг противостоит чекистам. После операции в Шубкове убитые бандиты Кнопка, Мусий, Мыша и Гриць были выставлены у забора райотдела МГБ для показа населению. Десятки людей приходили удостовериться, что действительно ликвидирован оуновский палач, который долго терроризировал весь район. Так вот в этот день, 15 февраля, Лубенников получил письмо с пометкой: «Лично начальнику райотдела МГБ».

«9 февраля около здания райотдела в большой толпе людей, смотревших на убитых бандитов, – начал читать Лубенников, – находился переодетый в женскую одежду главарь банды Явор. Он имел при себе две гранаты и пистолет. Когда увидел машину с начальством, заехавшую во двор райотдела, Явор хотел забросать ее гранатами. Но тут подошла группа вооруженных солдат с офицером, взяла под охрану здание райотдела и двор. Явор от своих намерений отказался и ушел. Будьте осторожны!» И далее подпись: «Ваш друг».

Дочитав письмо до конца, Лубенников почувствовал за спиной неприятный холодок. Машина, о которой писал неизвестный благожелатель, была «Победой», а начальством – приехавшие из Ровно в тот день первый секретарь обкома партии В. Д. Чучукало, В. Г. Шевченко и начальник УМВД области И. А. Антонюк. Нетрудно было представить, что могло произойти, если бы интуиция, профессиональное чутье не подсказали Лубенникову взять под охрану двор и здание райотдела. Беда прошла совсем-совсем рядом, и то, что она в последний момент отступила, что не разразилась непростительными жертвами, лишний раз напоминало, как важно не расслабляться, сохранять бдительность.

А может, письмо – дезинформация врага? Но нет, Лубенников не сомневался в достоверности его содержания, точно так же, как не сомневался, что писал человек, близкий к связям Явора, но честный. Впрочем, в тот же день старший лейтенант Гарбузов получил информацию, которая полностью подтвердила изложенные в письме факты: Явор действительно приходил к райотделу, действительно прятался в женской одежде, действительно хотел отомстить за своих дружков…

Да, письмо утвердило Лубенникова в мысли, что на Белого-Букву надо выходить через Явора. Правильность такого решения подтверждалась и изучением изъятых из бункера Кнопки записей, из которых следовало, что Явор регулярно встречался с Белым-Буквой на стыке Тучинского и Костопольского районов. Во время таких встреч закордонного эмиссара всегда сопровождали его боевики Омелько и Микола, иногда – бандгруппа Явора. Райотдел располагал точными данными, что эта чрезвычайно опасная банда состоит из Явора, его подручного Мухи, районного проводника ОУН Нечая и легальной группы из четырех головорезов. 14 июня 1947 года Явор и его хлопцы во время прорыва из окружения в сарае села Речица очередью из автомата убили тогдашнего заместителя начальника Тучинского райотдела МГБ гвардии майора С. Г. Житникова. Наконец, Лубенников знал, что Явор поставил в известность родственников о намерении уходить за границу и с этой целью, чтобы обеспечить себя материально, активно распространял так называемые облигации «Фонд УПА».

Сведений, казалось бы, более чем достаточно. Но все они, увы, касались преимущественно прошедших событий. Нужно было действовать на опережение, нужно было узнать, где укрывается Явор, где места его стоянок, где и какими маршрутами он передвигается. Но хотя беспрерывно велись поисковые мероприятия, а из Ровно для оказания практической помощи прибыл опытный чекист начальник отделения УМГБ майор И. А. Мариняка, дело продвигалось очень трудно.