Прежде иногда Петер спрашивал себя, в чем цель эксперимента, в котором они участвуют. Исследования ради исследований? Испытания новых имплантов на тех, кто все равно был обречен? Не то что бы его это сильно беспокоило – он был счастлив, что не умер и что не придется при этом провести годы в инвалидном кресле, пытаясь выжить на крошечное пособие. Но теперь, стоя рядом с людьми, которые стали его семьей, он слушал полковника Валлерта и все понимал.
– Мы столкнулись с угрозой, с которой, как полагали, давно покончено. Наши информаторы сообщают, что «Ин урма Эва», последователи Возрождения Нации, перешли к активным действиям. Они планируют сконструировать новых Измененных солдат и выпустить их на свободу. Нет ничего более важного сейчас, чем уничтожить их. Эту заразу мы задавим в зародыше. Но мы должны исключить саму возможность, что разработки Возрождения Нации могут попасть в руки кому-то еще. От вас сейчас зависит будущее не только Центральноевропейской Республики, но и всего цивилизованного мира.
Петер слушал его и кивал. В армейской учебке им показывали съемки, которые были сделаны в Караге и потом еще в Мышанке, вместо которой теперь пустоши. Кем нужно быть, чтобы захотеть вернуть этих тварей, зная, на что они способны? Нет. Этого не должно повториться.
Они выдвинулись затемно. Сначала ехали на внедорожнике, потом, когда проехать стало совсем невозможно, вышли и пошли пешком. Петер нес генератор и запас горючего, Райнгольд – прожектора, при свете которых они должны были работать внизу, в шахтах, Андрюс тащил на себе все их вещи, а сержант Хольт – рюкзак с какими-то медицинскими штуками. Иве они не дали ничего, и она шла легко, этой своей танцующей походкой, время от времени пиная листья так, чтобы они разлетались, и видно было, что ей нравится эта прогулка. Ива вообще любила лес, ее интернат в Тополячеке стоял посреди леса.
Однажды Петер спросил ее, как она попала в проект. Ведь она не была военной, у нее не было ни травм, ни аварий. После интерната она должна была, как и все, кто не пошел в армию, получить комнату в социальном общежитии и работу в какой-нибудь дыре, где она будет вкалывать лет пять, пока не возместит государству потраченные на нее ресурсы. Помявшись, Ива ответила, что однажды для всех старшеклассников, у которых были высокие баллы по социальной работе, провели целую кучу медицинских тестов, а после ее вызвал к себе директор интерната. В кабинете, кроме него, был мужчина в военной форме без опознавательных знаков, который предложил ей интересную и высокооплачиваемую работу.
Вообще-то она любила возиться с детьми, с удовольствием отрабатывала обязательные часы в отделении для малышей и рассчитывала после выпуска получить работу в своем же интернате. Куратор их группы пару раз намекала на это, и Ива считала вопрос почти решенным. Но вышло иначе.
– Мы все получили распределение накануне, – сказала Ива немного виновато. – Я должна была ехать в «Дом жизни» в Трепен. Это на самой границе пустошей, очень бедный поселок, и выбраться потом оттуда очень сложно. Пришлось бы годами работать за еду и комнату. Ну и… Все думают, что я туда и уехала.
Впоследствии Петер много раз думал, насколько случайным было это распределение, но так ни к чему и не пришел.
К тому же Ива и правда много времени проводила в желтой зоне. И по случайно услышанным обрывкам разговоров – «патогенез», «атрофия стриатума», «еще лет пятнадцать» – Петер понял, что те медицинские тесты в ее интернате что-то все-таки выявили.
У сержанта Хольта была карта, по которой он нашел вход в лабораторию прямо из города, и сразу же заставил их подключить прожекторы. Петер считал, что достаточно было бы и фонариков, но спорить, конечно, не стал. Хотя от синеватого света было неуютно. Хольт вдобавок раздал всем респираторы – здоровенные, ярко-желтые, и теперь они все напоминали стаю каких-то мультяшных собачек.
Лаборатория была огромная, а террористы постарались на совесть. Петер сразу понял, что торчать под землей им придется не один день, и загрустил.
Для Ивы устроили почти уютное рабочее место с матрасом из пеноблоков, на котором удобно было лежать. Улыбнувшись им всем троим, она закатала рукав и подставила руку сержанту Хольту.
Петер уже много раз видел, как это происходит. Ее тело вытянулось, будто сведенное судорогой, а потом обмякло, и тут же он почувствовал ее присутствие в своей голове. Самый лучший момент каждого дня.
Петеру было не по себе от осознания, что где-то поблизости могут быть Измененные. Конечно, они давно умерли. Это понятно. Разумеется, живых Измененных тут нет. Но вот у них в школе говорили, что в теории они могли жить лет по двести. Вдруг кого-то из них тот взрыв все же не убил?
Райнгольд не любил темноту – не боялся, нет, но после того, как несколько недель провел в темноте, пока ему не сделали новые глаза, без света ему было не по себе.
Андрюс неуютно чувствовал себя в замкнутых пространствах.
Но, как только Ива подключилась к ним, страх исчезал. Каждый раз, стоило ей попасть в его голову, не оставалось ни страха, ни злости, ни зависти. Только спокойное мерцание и запах яблок. Всегда почему-то это был запах яблок.
Оставив Иву неподвижно лежать, Хольт подошел и по очереди разблокировал им все, что военные техники встроили в их тела.
Она не должна была идти в армию, подумал Петер, сдвигая первый камень и не чувствуя его веса. Ни в армию, ни в «Дом жизни» на границе пустошей. Она не такая девушка. У нее должен быть свой дом, и свой сад, и кухня с деревянным полом, чтобы она стояла босиком, пока режет яблоки для пирога, и чтобы обязательно кто-то все время забегал и спрашивал: «Мам, ну скоро уже?»…
Генератор накрылся утром третьего дня. Хольт настаивал, чтобы они не выключали чертовы прожекторы даже на ночь, но спать так, конечно, было невозможно, и очень кстати пришлось, что у Хольта с собой был запас аналептиков. Отдых им был не нужен, работа шла быстро, правда, никаких Измененных они так и не нашли. Техника была – ни Петер, ни Райнгольд, ни даже Андрюс не смогли понять, что это, но Хольт велел упаковать все в ящики и забрать с собой. Они занимались этим, пока Ива спала, завернувшись в спальный мешок, как в кокон, и усилители были отключены. В одном из кабинетов нашлись жесткие диски – их они тоже забрали. Днем они чувствовали подземные толчки, но в лаборатории ни один камень не шевельнулся. И только под утро, когда землетрясение давно закончилось, по полу прошла дрожь, потом послышался звук падающих камней, какие-то хлопки – словно воздушные шары взорвались. А потом сверху сорвался кусок стены и прихлопнул генератор. Стало темно.
– Выходим, – тут же сказал сержант Хольт. – Все на выход, быстро.
Райнгольд подхватил Иву на руки – она даже не проснулась, так сильно устала за день. В темноте сориентироваться оказалось непросто. Подсвечивая себе фонариком, чувствуя нарастающий страх, Петер нашел один из выходов, но оказалось, что обвал заблокировал лестницу. Зато совсем рядом нашлась трещина в потолке, через которую было видно серое рассветное небо.
– Выходим здесь, – принял решение сержант Хольт. – Будите Перович. Какого хрена, где ее респиратор? Ладно, к черту.
Ива с трудом пришла в себя. Петер видел ее глаза – темные, словно радужки вообще нет. В глазах плескался страх, и ему тоже было страшно. Но они с Райнгольдом все равно подсадили ее, встав один другому на плечи, а потом вытащили ящики. Надо было теперь так же переправить наверх Андрюса и сержанта Хольта, а потом вылезать самим. Но тут стало понятно, что с Ивой что-то не в порядке. Она вдруг упала на колени, согнулась, словно от сильной боли, издав какой-то утробный вой, от которого волосы встали дыбом.
– Ива! – позвал Петер. – Тебе плохо? Подожди, я сейчас!
Он начал было вылезать, уцепившись за край трещины, как вдруг почувствовал в голове знакомое мерцание. Это была Ива, вот только запаха яблок не было. И спокойствия не было. Был только ужас, темный, липкий, который обволакивал внутренности, словно черная масляная пленка, прожигал дыру в груди. Петер чувствовал, как Ива сгорает изнутри в этом ужасе и сжигает всех, до кого может дотянуться, как рассыпаются на части Андрюс и Райнгольд, и Ива тоже, и нет больше яблочной девушки, и сам он вот-вот исчезнет. Потому что невозможно сопротивляться своему медиатору – а Ива все еще было его медиатором, пусть теперь вместо спокойного мерцания она создавала в его сознании черную воронку, пропасть, в которой не было ни дна, ни света, ни воздуха.
