– Сие невозможно, – господин Виллегунд опять поклонился, – эту честь я не заслужил, я же не бил горцев с вами.

– Я настаиваю, – сказал кавалер, ему было плевать на заслуги, ему нужны были союзники в городе, а разве может быть в городе союзник важнее, чем бургомистр, поэтому он продолжал: – Я хочу, чтобы со мной рядом на моем шествии был первый горожанин славного города Малена.

– Не смею отказать. – Бургомистр опять поклонился. – Сейчас только схожу за конем.

Когда он ушел, епископ, кивая головой, словно соглашаясь, заметил:

– Сие мудро, мудро. Фамилия Виллегундов очень старая, небогатая, но очень влиятельная. Держите их к себе ближе, они будут вам хорошим подспорьем.

Раз уж зашел этот разговор и образовалась свободная минута, пока шествие ожидало бургомистра, кавалер не стал искать другого случая и заговорил с епископом:

– Святой отец, кажется, у меня будут распри не только с герцогом, но и с графом Маленом.

– С молодым? – Отец Теодор сразу насторожился.

– С молодым.

– Это плохо, – сказал святой отец. – Старый граф не жилец, долго не протянет, скоро уже Теодор Иоганн станет девятым графом Маленом. А он неглуп, энергичен и способен на многое. И в чем же у вас вышел раздор?

– То мне неизвестно, я, кажется, о том вам писал. Я с ним не ссорился, а он вдруг принялся собирать местных сеньоров, звать меня на их суд за поединок с Шаубергом, любовником моей жены.

– Ах да, этот поединок наделал много шума, о нем долго говорили. Кстати, как с женой вашей, у вас с ней раздора большого после того не вышло, спите вместе?

Волков поморщился. Не о том говорил старый поп.

– Вместе, святой отец, вместе.

– Это очень хорошо, ищите в себе силы ее простить. Женщина по сути своей слаба и умом, и душою, живет позывами своей плоти, как животное, и спрос с нее мал. Во всем виноват мерзавец Шауберг, и думаю, что на том свете ему воздастся, так же как воздалось и на этом, – говорил ему епископ.

Да уж, совсем не об этом сейчас думал кавалер, он соглашался с попом и продолжал:

– Истинно, святой отец, только вот не Шауберг причина раздора.

– Конечно, не Шауберг. Шауберг только видимая причина. У вас с графом нет ли каких тяжб земельных? Ваши имения, кажется, граничат с имением Маленов.

– Граничат, – согласился Волков, но вспомнить какие-нибудь претензии со стороны графа не мог. – Нет, споров по земле у нас нет, вряд ли он соблазнится той моей землей, что граничит с его уделами. Там пустыня. Непонятна мне его неприязнь ко мне.

– Хорошо, – кивнул епископ, – я узнаю, отчего молодой граф вас невзлюбил.

Волков еще многое хотел обсудить с епископом, но тут приехал бургомистр, и разговор пришлось отложить.

Одна за другой бахнули на приворотных башнях кулеврины. Над стенами поплыл черный пороховой дым. Взвизгнули трубы, раскатисто забили «приготовиться» барабаны. И… колонна пошла. Впереди епископ, ничего, что стар, за ним служки с креслом-паланкином, вдруг святой отец притомится. Дальше статуя Богоматери в полный рост, вся золоченая – Рождество же. Дальше хоругви и иконы Богородицы всех размеров и стилей. Попы от всех приходов города, служки в дорогих одеждах, юные хористы пытаются петь. Какое там, разве перекричат они барабаны, трубы и колокола на всех соборах. За попами, как и положено, кавалер Иероним Фолькоф фон Эшбахт, что прозван за свою ярость в вере Инквизитором, а за свою удачливость Дланью Господней. Лик его горд и холоден, а доспех так хорош, что и у самого герцога Ребенрее такого нет. Жаль, что великолепный фальтрок большей частью скрывает латы, видны людям лишь его наручи, перчатки да наголенники. Ну и шлем, который кавалер держит под мышкой.

По левую руку от него едет сам бургомистр, а за ними – совсем еще юный знаменосец кавалера фон Эшбахта. Он без головного убора и без шлема, но в доспехе, дерзкий красавчик, на которого с интересом смотрят все молодые, даже и замужние, женщины. Он упирает в правое стремя древко красивейшего большого, дорогого шитья стяга, левой рукой небрежно держит поводья. За его спиной на легком ветру едва шевелится бело-голубое полотнище со злым черным вороном.

А за ним уже едет первый офицер кавалера и отец знаменосца-красавчика Карл Брюнхвальд. За ним же его люди – тридцать человек. Все в сверкающей броне, все алебарды и копья с протазанами блестят. Дальше Рене и Бертье с их людьми, а после и чернобородый одноногий Роха со своими молодыми сержантами и стрелками. Все люди в одежде чистой, ни одного рваного башмака. Выглядят грозно. А уже за ними, не спрашивая позволения, стали пристраиваться все, кому не лень: и мастеровые со знаками гильдий, и члены городских коммун, и мельники со своими стягами, и торговцы солью, и мясники. Все, все имели свои знамена и знаки. И все были в лучших своих одеждах.

На площади сразу после ворот, там, где стража проверяет товары, взимает пошлины и проверяет, нет ли в телегах чего недозволенного, их встретил отряд аркебузиров из городского ополчения. Было их не менее сорока, и с ними их ротмистр и сержант. И к шуму труб, барабанов, к звону церковных колоколов прибавились холостые выстрелы из аркебуз.

Аркебузиры еще и пошли впереди всех, даже впереди попов и епископа, на ходу перезаряжали оружие свое и стреляли, стреляли. И так не жалели пороха, что, проезжая по узким улочкам, Волков и бургомистр с улыбками морщились, так как ветер совсем не выдувал с улиц черный пороховой дым. Он так и висел тяжелыми клубами, не сразу растворяясь в прохладном еще утреннем воздухе.

Люди со всех соседних улиц, со всех проулков и переулков вываливали целыми кучами к дороге, по которой шло шествие. «Вон он, вон он – Эшбахт», – слышал Волков то и дело, несмотря на весь возможный шум.

– Ишь ты каков! – кричала женщина, в общем, еще и не совсем старая и даже приятная на лицо.

– Хорош! – отзывалась другая.

– Да уж не хуже наших дуралеев, что горцев ни разу побить не могли! – добавлял городской мужик.

И люди всё ближе и ближе подходили к кавалеру, так как сзади на них напирали другие.

И все были радостны. И Волков был добр, и, морщась от грохота, звона и порохового дыма, видя в толпе или в окнах честных людей, он кивал им, а незамужним девам так и вовсе помахивал тяжелой латной перчаткой.

И тут краем глаза он увидал, как из толпы, которая была уже совсем рядом, вдруг появилась маленькая рука, которая храбро потянулась к нему, к его коню. Он даже испугался, машинально потянулся к мечу, думая, что это злодей какой что-то задумал и намеревается схватить его коня под уздцы. Но отругал себя за глупый испуг, когда понял, что та рука женская и узду коня хватать вовсе не намеревалась, а потянулась к его латному боту, к его стремени. И прикоснулись женские пальцы так, словно погладили железо, – так глубоко верующие касаются одежд святого. Он увидел молодую женщину, которой принадлежала рука, женщина была из небогатых и улыбалась, глядя на него, довольная, что удалось к нему прикоснуться. Он тоже ей улыбнулся. И тут же следующая рука потянулась к его стремени, тоже прикоснулась. И следующая рука появилась, и следующая, уже в перстнях. Так стали вдоль его пути тянуться руки, тут уже и мужские были, и даже детские, и все норовили прикоснуться к правому боту его великолепного доспеха или к стремени, а кто посмелей, тот трогал и наголенник или колено. И тогда кавалер снял перчатку и опустил руку, чтобы те, кто хотел, могли касаться и его руки. И люди сразу стали трогать его руку. Кто-то едва касался пальцами, а кто-то пытался и пожать.

– Даже герцога так у нас не встречали, когда он был тут три года назад, – видя это, говорил бургомистр. – Люди от вас в восторге.

Бургомистр говорил это без всякой зависти и весьма дружелюбно. Но Волков ничего ему не ответил, он не знал, как правильно ответить на эти слова.

Церковь была полна, даже в проходах стояли люди, так их оказалось много, что в большом храме от свечей и их дыхания стало тепло. Первые господа города стали рассаживаться в положенных им по статусу первых рядах. Волкову полагалось место в первом ряду, еще и прямо напротив кафедры епископа. Он уселся, осеняя себя крестным знамением, готовился слушать торжественную проповедь в честь великого праздника и тут увидал, как молодой поп с большим почтением ведет к нему Элеонору Августу. Кавалер уже и забыл про жену, как забыл и про госпожу Ланге.