– Ну и кто же из нас самоослепленный мессия?

– Ты знаешь, кто стоял за твоими драгоценными повстанцами после твоей смерти? Кто их финансировал?

– Моя возлюбленная, Лита.

– Лита. Учитывая ее способности, она была настолько же глупа, как и ты.. Ребенок, получивший слишком большую пушку. Нет, человек, стоявший за мятежниками, был из нормалов, – это Гарибальди. Ненавидящий тэпов фанатик, получивший оружие от еще одного фанатика. Зрелище того, как мы уничтожаем самих себя, должно быть, доставляло ему ужасное удовольствие.

Ты спрашивал, почему я сохранил в живых небольшую часть тебя? Вот почему. Так ты можешь узнать, что ты наделал.

– И ты можешь сказать "я же говорил"…

– Да.

– Это мелко.

– Я лишился всего. Все, во имя я трудился, лежит в руинах. Время свершений прошло. Я всегда верил, что, если лишусь всего, у меня останется мой народ, мои телепаты. Ты забрал у меня даже это, Байрон. Даже это.

– Ну так ложись и преставься.

– Нет. Я – не ты. Я не трус. Я живу с последствиями своих поступков. И я живу.

– Что ж, тогда пожалуй – смотри!

– Нет. Это сон. Я могу его прервать.

– Нет, не можешь. Ты знаешь это. Не раньше, чем это произойдет.

– Отпусти меня, Байрон.

– Я тоже могу быть мелочным.

Он пытался отвернуться, но сцена преследовала его.

Это должно было стать решающим ударом. С восстанием было бы покончено, мятежники оказались бы на коленях. Двести лучших, его самых верных…

Он все еще слышал их крики, еще чувствовал ужас их уничтожения, содрогание их уходящих жизней, их душ.

– Ты сбежал, – сказал Байрон. – Ты нашел лазейку секундами раньше и сбежал. Ты спасал свою шкуру и оставил твоих людей умирать.

– Они так или иначе шли на смерть. Я ничего не мог сделать.

– И ты назвал трусом меня.

– Замолчи.

– Смотри на них, Бестер.

– Замолчи!

– Смотри, – глаза Байрона стали провалами, провалами в черепе, и пламя было повсюду. Байрон был Сатаной, окруженным проклятыми душами.

– Смотри! – Байрон был Бестером, ледяным лицом в зеркале, улыбавшимся без веселости и тепла.

– Замолчи!

Тут он проснулся в тот момент, когда кто-то пытался его убить.

Старый инстинкт рывком послал его руку к отсутствующему PPG, но еще более старый со скоростью света выдал ментальную атаку. Иногда меж двух вздохов умещалась жизнь и смерть.

В данном случае, к счастью, между вдохом и выдохом в момент пробуждения он осознал, что не нападение, что над ним склонилась Луиза, выражение беспокойства исчезает с ее лица, как марсианский лед, тронутый первым лучом солнца.

– Месье Кауфман? Вы в порядке?

На мгновение он удивился, к кому она обращается, но затем все сфокусировалось. Клод Кауфман. Это имя, которое ему дали.

– Что вы делаете у меня в комнате? – спросил он.

– Прежде всего, это моя комната – я все еще владею ею. Во-вторых, я услышала, что вы тут кричите, будто дракха увидели. Я подумала, что вам плохо, – теперь вижу, что это, должно быть, был дурной сон.

– Да, – подтвердил Бестер, – дурной сон. Извините, просто было неловко проснуться и увидеть вас тут, особенно после этого кошмара.

– Часто так?

– Бывает.

– Моему отцу тоже снились кошмары, – сказала она. – О войне. Войне между Землей и Минбаром.

– Война не из тех вещей, что забываются, – суховато сказал Бестер.

– Нет. Полагаю, что не из тех.

Он заметил острия бледнозолотого света, проникавшего сквозь щели между шторами, превращавшие пылинки в крохотные яростные солнца. – Который час?

– Почти одиннадцать.

– Значит, завтрак я пропустил, не так ли?

Выражение ее лица несколько смягчилось.

– Думаю, я могу что-нибудь найти для вас, если вы пожелаете сойти вниз.

– Тогда я так и сделаю. Спасибо, – он поколебался немного. – Спасибо за ваше беспокойство.

– Это пустяки, – отозвалась она. – Вообразите, какие у меня были бы неприятности, если бы в одном из моих номеров кто-нибудь умер!

– Ах, да. Допрос коронера, возня с телом, устранение беспорядка. У вас талант в общении с мужчинам – сразу чувствуешь особенное внимание к собственной персоне, миссис…

– Буэ, – сказала она после секундной заминки. Он, кажется, уловил другое имя, сквозившее в ее мыслях. Коли? Много боли ассоциировалось с этим именем. Имя, которое было и раной.

Совсем как у него.

– Куда вы идете? – спросила его Луиза после завтрака, когда он направился к парадной двери.

– Просто погулять, – отозвался он. – Я давно не был в Париже. Хочу снова посмотреть его.

– Давно?

– Более двадцати лет.

– О. Как по-вашему, он изменился с виду?

– Именно это я и хочу выяснить.

Она помедлила.

– Вы идете в какое-то конкретное место? – спросила она.

– Нет. А что, вы хотите мне что-то предложить?

– Нет, но нынче утром мне идти на рынок и в магазин на другом конце города. Мне бы понадобилась помощь – нести покупки, если у вас не найдется занятия получше.

Бестер изучал ее с минуту. Лицо ее было равнодушно, но он почувствовал за этим, что она в некотором смысле жалеет его. Она считала его старым одиноким человеком.

Что ж, так и было, но жалость уязвила его. И еще, в ее словах скрывалась правда. Она не лгала, помощник – нести бакалею – ей бы пригодился.

– Кто позаботится об отеле?

– Фрэнсис – мой работник – вот-вот будет здесь, если вы сможете подождать.

– Я не спешу, – сказал Бестер.

Как и обещал, Фрэнсис – долговязый тинейджер, смуглый и черноволосый – пришел через несколько минут, и Бестер с Луизой отправились в город. Она надела юбку в черно-синюю клетку, прикрывавшую колени, и темно-синий свитер поверх белой хлопчато бумажной блузки. Он впервые заметил, что она чуточку ниже его ростом.

Поначалу он был смущен странным молчанием между ними, но когда они оба освоились с тем фактом, что не станут болтать зря, он расслабился и был удивлен тем, что, несмотря на события вчерашнего вечера и последующий сон, его энергия вернулась.

Ощущение наполненности жизнью возникало не столько изнутри, сколько извне, от гомона толчеи, через которую они продвигались. Избавление от чумы дракхов воспринималось как всеобщее помилование перед повешением, и, словно осужденный, неожиданно обретающий свободу, человечество было полно радости бытия, прямо-таки брызжа такой энергией, которую он просто припомнить не мог в годы своего детства на Земле или в любой из последующих визитов.

И Луиза являлась частью этого. О, она была сдержанна, осмотрительна, но, пока они шагали, он чувствовал радость в звуке ее шагов, наслаждение, с которым она вдыхала воздух, воспринимала свежий ветерок, наслаждалась запахом, доносившимся из кондитерской, которую они миновали. Он пытался не слушать, но ее голос был неотразим как сам город, не потому, что был прост или чист, но потому, что это было сплавом простоты и чистоты. Это была радость, присущая тому, кто знал скорбь, но чье сердце еще билось.

Они поднимались на холм к Сакре-Кер. Достигнув вершины, он заметил, что Луиза наблюдает за ним с непонятным выражением лица.

– Немного не по пути… – призналась Луиза, – но коли вам нравится изображать туриста… – Она пожала плечами. Он почувствовал, что она сочла, что выразилась грубо, и хочет загладить это. Снова жалость.

– Нет нужды, – сказал Бестер. – Мы можем прямо идти туда, куда направляетесь вы.

Когда они пересекали забитый туристами-зеваками сквер, незнакомый мужчина – уличный художник – практически подскочил к ним с альбомом в руке.

– У вас интересное лицо, – сказал он, – уверен, вы хотите иметь сувенир, который станет напоминанием о визите сюда. – Он уже зарисовывал, его рука провела несколько штрихов углем.

– Не сегодня, – бросил Бестер и двинулся с места.

– Нет-нет, погодите. Вы не знаете, как это будет дешево, практически даром. А когда вы увидите, как я схватываю сходство… – он остановился, заметив Луизу. – О, но конечно – вы скорее приобрели бы портрет леди?