– Тебе не уничтожить правду.

И он ушел, и образы, наконец, рассеялись. Тысячи изображений его родителей, танцующих, сражающихся, держащих его…

– Нет!

Он зажал все это в кулаке и давил, пока оно не ушло прочь.

Его кулак больше никогда не разжался. Никогда.

Он потряс головой, вновь возвращаясь в свою камеру.

Там, внизу, были они – мужчина и женщина, которых он никогда бы не узнал, если бы не сны, и видения, и сознание умиравшего человека. Мэттью и Фиона Декстер, мать и отец в бронзе. И в их руках любовно поддерживаемый сверток…

Конечно, это была правда. Конечно, он это всегда знал.

Сперва он почувствовал как будто кашель, так давно уже он не смеялся. Он снова закашлялся и опустился на койку.

Джеймс, должно быть, подумал, что он умирает, потому что показался через пять минут с обеспокоенным видом.

– Бестер?

– Ничего, – отмахнулся Бестер, отсылая его. – Просто вселенная. Не верь никому, кто скажет тебе, что ирония есть лишь литературная условность, Джеймс. Это универсальная константа, как гравитационная постоянная.

– О чем это вы?

Но Бестер покачал головой. Еще одно, что знал он один. Никто другой на Земле и среди звезд не знал, что произошло с тем ребенком, которого обессмертили в бронзе. Что символ надежды на дивный новый мир был никем иным, как самым ненавидимым преступником мира старого.

Может быть, в этом и была их надежда, в конце концов.

Все еще улыбаясь, он прилег на свою койку, пытаясь придумать, что с этим делать. Войдет ли это в его мемуары? Может быть, но не лучше ли, не более ли восхитительно, не позволить никому узнать, никогда никому не рассказывать.

А сейчас он устал. Он подумает об этом утром. Он вздохнул и закрыл глаза, и почувствовал странную легкость в руке, в левой руке. Что-то вроде тепла. И движения, будто что-то отпустило.

И ему показалось – может быть, это был сон – что его левая рука открылась подобно лепесткам цветка, и пальцы развернулись, и он рассмеялся в немом восторге.

Когда Джеймс нашел его на следующий день, это было первое, что он заметил – рука. Ладонью кверху, пальцы лишь слегка согнуты, свободные от кулака, что пленил их так надолго.

Бестер был также свободен; со слабой таинственной улыбкой на губах его лицо выглядело как-то моложе. Он и впрямь казался просто спящим.

Жерар дивился, что все-таки привело его на кладбище. Шел мелкий дождь, день неприятный, даже если вы где-нибудь в приятном месте, которое напоминает вам, что вы когда-то близко балансировали на краю смертельной петли.

Он оглядел парк мраморных надгробий и пожал плечами. Что ж, он был по соседству и редко наезжал в Женеву. То, что ему довелось оказаться здесь, когда его самый знаменитый "фигурант" умер – это было похоже на перст судьбы, присутствовать на похоронах Бестера. А он не любил слишком рьяно спорить с судьбой.

Остальные, похоже, принуждены были чувствовать то же. Человек тридцать провожали тело к могиле, но большинство из них, очевидно, представляли прессу, явились ради фотографий головы Гренделя, чтобы доказать миру, что монстр наконец-то умер. Четыре-пять человек могли быть членами семей жертв Бестера, присутствовавших, чтобы лично убедиться в его смерти. Другие четверо или пятеро выглядели просто зеваками.

Единственные слезы проливало небо. Никто не пришел, чтобы оплакивать Бестера, – только чтобы похоронить его.

Не было работников ритуальной службы. После того, как пресса отбыла, мужчина в военной форме проверил гроб. Жерар видел, как он поднял крышку, кивнул и коротко высказался в диктофон. Крышка снова закрылась, четверо мужчин в арестантских робах опустили ящик в яму, пятый с лопатой засыпал ее землей, и дело было сделано.

Он почти ожидал, что покажется женщина – как бишь ее имя? Луиза? Она навестила Жерара спустя годы, чтобы спросить, что ему известно о ее роли в этом деле. Он думал, что она в конечном счете поговорила с самим Бестером, но, возможно, это не было разрешено. Разумеется, она знала – его смерть стала повсеместной новостью, и даже сейчас гадкие подробности его жизни перетряхивались в прессе.

Но нет. Мужчины делали свое дело в почти суеверном молчании. Никаких слов, добрых или злых, не было сказано. Ни благословений, ни проклятий. Он почти ощутил, что должен что-нибудь сказать сам.

Но он не сказал. Жерар наблюдал, пока мужчины не ушли. Ему некуда было спешить. Жена пошла по магазинам, и ему нечего было делать несколько часов. Он стоял, думая, что наверняка, наверняка придет еще кто-нибудь.

Он понял, что еще ждет женщину, Луизу. В конце концов, любовь Бестера к ней и привела к его поимке…

"Блин, а я романтик!" – подумал Жерар. Однако же имелось доказательство, что любовь может быть уничтожена, изъята, как если бы ее никогда не существовало. И человек действительно может сойти в могилу неоплаканным. Это давало ему удовлетворение своей жизнью, своим выбором. Вопреки ему самому, у Жерара были любящие его люди.

Когда он наконец пошел прочь, некий инстинкт заставил его оглянуться. Он как раз вошел в маленькую кущу деревьев, и ветерок смешивал запах глины с зеленым запахом листвы, влажно трепетавшей вокруг. Жизнь мешалась со смертью. Было почти темно, и сначала он думал, что оглянулся понапрасну, на какой-то призрак в собственном мозгу.

Но тут его боковое зрение уловило тень, приближавшуюся к могиле. Наблюдая, как тень выходит на открытое место, Жерар различил ее лучше. Мужчина, не женщина. Мужчина присел на корточки возле свежей земли, долго смотрел на нее. Затем он достал что-то – Жерар не мог различить, что – и пристроил на могиле. Поднялся и зашагал прочь не оглядываясь.

Тогда Жерар и узнал его, по походке. Гарибальди.

Он почти пошел за ним, вроде как поздороваться, но как-то почувствовал, что это было бы неуместно. Было что-то торжественное, почти священное в действиях Гарибальди, что-то неприкосновенное.

Все же, когда Гарибальди ушел, Жерар подошел посмотреть, что тот оставил на могиле.

Когда он это увидел, то покачал головой и слегка усмехнулся. Это был деревянный кол, воткнутый в желтую глину насколько возможно глубоко.

– Аминь, – прошептал Жерар. И, – С миром, – затем он оставил мертвых в том месте, коему они принадлежали.

Когда он вышел на улицу, то достал свой телефон и заказал цветы для жены. По пути к отелю он начал напевать про себя. Продолжало моросить, но это ничуть не беспокоило его. Бывали в жизни вещи и похуже небольшого дождя.