Рейхсвер и его командование своим участием в параде, последовавшем за государственным актом в потсдамской гарнизонной церкви, продемонстрировали, что идут вместе с нацистами. На параде присутствовало множество генералов старой кайзеровской армии, в том числе фон Маккензен и фон Сект35. В то время как фашистские политики в официальных заявлениях заверяли в своём миролюбии, в массовой пропаганде то там, то тут уже звучали тона, позволявшие догадываться о действительной цели союза нацистских главарей и генералов. Так, в местной газете «Ангермюндер цайтунг унд крайзблатт» от 22 марта 1933 г., в частности, можно было прочесть: «Марширующие батальоны людей в новой и старой полевой военной форме, СА, СС и прочих военных союзов подчёркивали волю Германии вновь завоевать себе место под солнцем».
Большинство военных руководителей Германии верили, что установление фашистской диктатуры означает для них начало «золотого века». Когда десять лет спустя Вальтер Ульбрихт спросил находившегося в советском плену генерал-фельдмаршала Паулюса, как оказалось возможным, что он, человек образованный, служил столь варварскому, правительству, тот ответил: «Я прошу Вас понять, что Гитлер дал нам, германским генералам, всё, в чём мы нуждались. Он поставил политическую цель — завоевание жизненного пространства. Он дал хорошее оружие, и он сумел привлечь на свою сторону народ для осуществления своих целей»36.
Обещанное искоренение коммунизма было для генералов веской причиной помочь Гитлеру сесть в седло. Так, Сект писал в 1922 г.: «Опасность угрозы большевизма не может и не должна никоим образом оспариваться; точно так же следует подчеркнуть, что против проникновения и распространения большевизма надлежит бороться всеми средствами... и что при этом необходимо действовать с гораздо большей жестокостью, чем это имеет место сегодня»37.
Генерал фон Гаммерштейн-Экворд, сам ставший впоследствии противником Гитлера, заявил в 1931 г. после четырёхчасовой беседы с фюрером: «Мы хотим сделать это медленнее. А в остальном мы единого с ним мнения»38.
Тождество интересов военного руководства и нацистских главарей определяло его позицию и побуждало его энергично содействовать усиливавшемуся процессу фашизации армии. 14 марта 1934 г. рейхсвер добровольно принял фашистскую эмблему: державного орла со свастикой. Подавляющее большинство офицерского корпуса молча смирилось с убийством неугодных нацистам генералов фон Шлейхера и фон Бредова 30 июня 1934 г., которое вошло в историю под названием «Ночь длинных ножей». После смерти Гинденбурга рейхсвер безо всякого сопротивления принёс присягу на верность лично Гитлеру. Если раньше солдаты и офицеры формально присягали «народу и отечеству», то новая формула присяги гласила: «Клянусь пред господом богом сей священной присягой безоговорочно повиноваться фюреру Германской империи и народа Адольфу Гитлеру, верховному главнокомандующему вооружённых сил, и как храбрый солдат быть готовым, выполняя эту присягу, отдать свою жизнь»39. Факту такой присяги было суждено во время войны сыграть свою роковую роль, поскольку она мешала многим офицерам и солдатам перейти к активным действиям против Гитлера либо служила предлогом для того, чтобы «стоять до конца».
Начало перевооружения, введение всеобщей воинской повинности, увеличение армии — всё это полностью отвечало интересам генералитета и скрепило его союз с фашизмом. Один из тех, кому это было хорошо известно, тогдашний германский военный атташе в Германии, а позже генерал-лейтенант Мориц фон Фабер дю Фор (кстати, хорошо знавший Штауффенберга по Штутгарту), следующим образом рисует ситуацию внутри военного руководства ко времени манёвров 1935 г.:
«Это были первые манёвры после введения всеобщей воинской повинности. Генералы сияли, и все, включая Фрича, демонстрировали верноподданность своему верховному полководцу. У меня сложилось впечатление, что всеми ими владела одна лишь мысль: показать себя на деле.
Весь тогдашний Берлин был для меня в новинку. Он здорово изменился под властью своего фюрера. Всё дышало бахвальством, и все думали только об одном: произвести впечатление. Все считали, что цель Германии — снова стать великой державой — уже достигнута и что она обязана этим одному только фюреру. Хотя в министерстве рейхсвера ещё не знали, следует ли входить с фашистским приветствием или с поклоном, и докладывать о своём прибытии приходилось секретарше в приёмной, никакого ущерба росту власти это не наносило. Теперь мы что-то значим!— это чувствовалось на каждом шагу, в Главном командовании сухопутных войск у Фрича не меньше, чем у Бломберга, Рейхенау и Канариса, которые теперь принадлежали к штабу Верховного главнокомандования вооружённых сил... У меня было такое чувство, что я и сам начинаю держать голову выше, даже не отдавая себе отчёта почему»40.
Аналогичное описание положения среди будущих офицеров генерального штаба даёт полковник запаса Бернгард Вацдорф, который тогда проходил генштабистское обучение. Он сообщает, что во время политических споров некоторые офицеры «высказывали те или иные оговорки в отношении нацистской партии или лично Гитлера. Так, капитан Штифф, уже тогда проявлявший ярко выраженный интерес к политическим вопросам и впоследствии принявший участие в заговоре 20 июля 1944 г. против Гитлера, отрицательно относился к фашистским мероприятиям против церкви и к преследованиям евреев. Офицеры из дворян, такие, как фон Кваст, фон Грольман и другие, особенно откровенно заявляли, что, учитывая низкое социальное происхождение Гитлера, не испытывают к нему никакой симпатии и как офицеры лишь поневоле подчиняются бывшему ефрейтору. Но во всех вопросах внешней политики и в военно-политических установление фашистской диктатуры не вызывало у продвигающихся по служебной лестнице офицеров генерального штаба никакой потребности принимать коренное политическое решение. Реваншистская военная программа Гитлера отвечала господствовавшим в рейхсвере взглядам. Поэтому её осуществление приветствовалось и поддерживалось нами. Все оговорки и предубеждения были оттеснены на задний план успехами гитлеровского правительства во внешней политике и в военно-политической области. Особую роль сыграло введение 16 марта 1935 г. всеобщей воинской повинности, с которой перспективы успешной карьеры приняли для нас реальное очертание»41.
В «приподнятом настроении» пребывали не только офицеры рейхсвера. Офицеры запаса или в отставке в большинстве своём тоже поддерживали нацистский режим: ведь они были составной частью господствующей системы. Значительная часть их была вновь призвана на действительную службу. Позиция этих старых офицеров времён первой мировой войны, естественно, должна была в особенной мере оказать воздействие на молодых офицеров, в значительной степени формируя их политическое лицо.
Крупнейший в Германии Немецкий офицерский союз в 1932 г. призвал 100 тысяч своих членов отдать голоса за НСДАП и партию немецких националистов. Хотя этот союз со времени его основания в 1918 г. декларировал свою верность кайзеру Вильгельму II, он в 1933 г. весьма быстро примирился с «эрзац-кайзером» Гитлером. На съезде союза в конце мая 1933 г. его председатель генерал Хутир выразил благодарность Гинденбургу, а особенно Гитлеру, который, по его словам, «осуществил те высокие цели, к которым стремились и о которых мечтали национальные круги нашего народа. Особенно связывает нас, офицеров старой армии, с личностью канцлера то обстоятельство, что солдатская сущность — это главное. Мы с радостью следуем за ним по указанному им пути»42. Направление марша было дано.
Все существовавшие в то время в Германии офицерские союзы были в феврале 1934 г. объединены в Имперский союз немецких офицеров. Председателем его стал пресловутый «балтийский живодёр» генерал граф Рюдигер фон дер Гольц, а его заместителем — полковник Рейхенау, который одновременно имел высокий эсэсовский чин. 16 февраля 1934 г. фон дер Гольц опубликовал обращение, в котором призвал всех бывших офицеров «как верных товарищей служить отечеству плечом к плечу с рейхсвером, СА, «Стальным шлемом», резервами СА и организациями НСДАП, а также и внутри них»43.
