Все это привело к постоянному росту власти французской монархии. Доходы Карла VII к моменту последней кампании в Нормандии примерно в четыре раза превышали доходы английского короля в хороший год. Они позволяли ему содержать постоянную армию в 8.000 человек в составе ордонансных рот, а также постоянный резерв в 8.000 вольных стрелков. Людовик XI удвоил оба показателя[1100]. Впервые король Франции имел сокрушительный перевес в вооруженных силах на территории своего королевства. Теперь только самые крупные коалиции французских принцев могли надеяться бросить ему вызов, да и то лишь при содействии внешних держав. Именно это и произошло в ходе войны Лиги общественного блага в 1465 г., когда коалиция, возглавляемая братом Людовика XI Карлом, объединилась с герцогом Бургундским. Обещание лигерами отменить военные налоги было рассчитано не только на то, чтобы добиться поддержки своего дела внутри Франции, но и на то, чтобы ущемить возрожденную монархию и низвести ее до состояния сорокалетней давности. Но даже Лига общественного блага оказалась недостаточно сильной, чтобы добиться в военном отношении больше, чем ничьей. В политическом же плане она потерпела неудачу.
В результате Франция вышла из войны с большим и постоянным военным потенциалом, который обязывал страну к системе взимания постоянных налогов на неопределенный срок. Короли были ограничены только своей совестью и снижающимся риском восстаний. Умеренный уровень налогообложения, говорил Клод де Сейссель Франциску I в 1519 г., желателен потому, что он соответствует его долгу перед Богом и его заботе о благополучии подданных, а не потому, что он должен быть одобрен конституцией. Он считал, что этих моральных ограничений вполне достаточно. Мнение сэра Джона Фортескью было более проницательным. Писавший во Франции при Людовике XI, он сослался на высказывание Аристотеля о том, что лучше править лучшими людьми, чем лучшими законами, но отметил, что короли не всегда были лучшими людьми. Фортескью считал, что разница между налогообложением по согласию и по королевскому указу имеет принципиальное значение. Она обозначала разницу между неограниченной королевской властью королей Франции (dominium regale) и более ограниченной "политической монархией" Англии (dominium politicum et regale). Франция до войны тоже была политической монархией, когда Генеральные Штаты выполняли функции, сравнимые с функциями английского Парламента, но те времена прошли. Как и многие английские политические писатели впоследствии, Фортескью считал, что это связано с авторитарными традициями гражданского права, заимствованными из римских имперских кодексов. Он считал их чуждым английскому общему праву. Если бы английские короли могли править с "полностью королевской властью", писал он, то они также могли бы менять законы и облагать налогами своих подданных по своему усмотрению, как это делали короли Франции. Именно на такое правительство ссылаются гражданские законы, когда говорят: "Что угодно государю, то и закон". Фортескью не приветствовал такой тип правления, и большинство его соотечественников разделяли его мнение[1101].
Эти различия во многом обусловили разную политическую судьбу Англии и Франции в последующие века. Корни абсолютной монархии во Франции XVII–XVIII веков лежат в методах, необходимых для победы над англичанами в XV веке. Решающим фактором, определившим ход Столетней войны, стала способность двух основных воюющих сторон вводить и собирать налоги. В результате войны французские Генеральные Штаты были практически ликвидированы как налоговые органы, мелкие провинциальные Штаты были отменены, а система государственного управления становилась все более авторитарной. В Англии потребность королей в деньгах для финансирования войны во Франции имела обратный эффект. Война усилила роль Парламента и зависимость королей от него. Даже Тюдоры с их сильными авторитарными замашками не смогли отменить центральную роль, которую приобрел Парламент в санкционировании налогов. С контролем над кошельком пришла и политическая власть. Роль английского Парламента усилила политическую активность представленных в нем слоев населения: джентри, королевских чиновников, клиентов и советников знати, олигархии городов. Он рассредоточил политическую власть среди относительно большого и сплоченного политического сообщества, вынудив английскую корону к более консенсусному стилю правления.
Во Франции сложилось мнение, что политика Англии была нестабильна по своей сути и препятствовала осуществлению королевской власти. Французский канцлер Гийом де Рошфор заявил Генеральным Штатам 1484 г., что им достаточно взглянуть за Ла-Манш, чтобы понять, насколько они удачливы по сравнению со своими соседями. Тот факт, что в течение одного столетия три английских короля узурпировали трон, казалось бы, говорит сам за себя. Напротив, утверждал советник Людовика XI Филипп де Коммин, хорошо знавший Англию, в мире не было страны, где государственные дела велись бы лучше и спокойнее. Коммин отвергал распространенную среди французских королевских пропагандистов того времени идею о том, что король Франции является мистическим воплощением нации, чей сакральный статус оправдывает осуществление абсолютной власти. Короли были такими же "людьми, как и мы". Коммин был первым выдающимся французом в ряду тех, кто как Вольтер и де Токвиль назвал английский Парламент важным источником силы для английских правительств. Взяв пример с речей, произнесенных в Туре в 1484 г., Коммин утверждал, что английские короли были "сильнее и лучше", имея представительское собрание, чьи обязательства по поддержанию государства были приняты и чье согласие на налогообложение было решающим. Необходимость получения согласия Парламента влекла за собой задержки и иногда сдерживала амбиции короля. Однако это означало более взвешенный стиль правления, который гарантировал, что когда король приступал к войне или другому крупному предприятию, он имел поддержку своего народа[1102].
Ценой, которую английские короли заплатили за это преимущество, стало жесткое ограничение их внешней политики. После окончания войн с Англией Франция вернулась к завоевательным планам в Италии и Германии, которые были характерны для ее истории до 1330-х годов. Франция стала первой крупной европейской державой, создавшей регулярную армию, финансируемую за счет постоянных налогов, и направившей ее на внешние завоевания. Другие государства, в частности Бургундия, Швейцарская Конфедерация, Испания и Австрия, быстро последовали ее примеру. XVI век стал первой эпохой европейских регулярных профессиональных армий. Англия была уникальна среди крупных европейских держав тем, что не имела такой армии до времен Оливера Кромвеля, но даже армия Кромвеля была гораздо меньше огромных войск, которые могли развернуть континентальные державы. Наличие регулярных войск и дискреционное налогообложение позволяли ведущим европейским государствам проводить постоянную агрессивную внешнюю политику. Государства раздробленной Италии, Германии и Рейнской области, не имевшие возможности использовать ресурсы в таких же масштабах, становились призами, за которые эти державы боролись с помощью все более крупных и дорогих профессиональных армий.
Англия могла бы стать еще одним призом, если бы события развивались иначе. Испанская армада 1588 г. стала самой серьезной внешней угрозой для Англии со времен неудачного проекта французского вторжения 1386 года. В 1588 г. Испания направила против Англии почти 80.000 профессиональных солдат: 19.000 на кораблях и 60.000 во Фландрии, ожидавших переправы через море. Это более чем в четыре раза превышало численность французской армии, собранной на побережье Фландрии за два столетия до этого. Если не принимать во внимание неопытных добровольцев из отрядов береговой обороны, то в 1588 г. Англия располагала менее чем 6.000 профессиональных солдат, то есть примерно тем же количеством, что и в 1386 году. Непомерные расходы на ведение войны в конечном итоге разорили все ведущие государства Европы, а во Франции спровоцировали революцию. Английские короли стояли в стороне от этого движения, но не по своей воле, а из-за сложности повышения налогов в тех масштабах, которые стали нормой в большинстве стран континентальной Европы. Только в начале XVIII века, в период правления Вильгельма III и королевы Анны, Англия, опираясь на растущую морскую империю, быстро развивающуюся экономику и экспоненциальное увеличение налоговых сборов, вновь стала играть ту решающую роль в европейской политике, которую она играла при Эдуарде III и Генрихе V[1103].
