– Почему обязательно дур? – вступился за жаждущих вечной молодости Туртас. – Продается ведь не баночка со снадобьем. Продается имя, легенда, чудо. Мы же не считаем дураками паломников и богомольцев, ищущих исцеления?

– Вот именно! – поднял палец в знак согласия Илгизар. – В том-то все и дело! Имя! Чье имя в данном случае пытались продать? Не будете же вы утверждать, что это имя императрицы, умершей три века назад в Царьграде, название которого звучит в здешних краях скорее как тридевятое царство? Продавалось другое имя. Которое будущий продавец вообще услышал первый раз в жизни. Значит, кто-то вовлек его в это дело.

Илгизар положил перед собой кусок лепешки и указал на него пальцем:

– У нас появился неизвестный. Давайте поищем еще. Ведь в нашей истории возник другой человек. Которому как раз очень хорошо известны все местные имена и легенды. И особенно важно, что ему известно, кому их можно выгодно продать. Секрет царицы, которую многие знали, боялись и уважали. Можем мы увидеть такой след?

– Кажется, по нему прискакал я, – невесело усмехнулся доезжачий. – Интерес Джанибека – самое верное тому подтверждение.

Илгизар прочертил по скатерти еще одну, видимую только ему, линию:

– Еще раньше по нему прискакал ловчий эмира Тагая. Он мог и легенду про древнюю мазь рассказать.

– Именно это сразу приходит в голову, – согласился Злат. – Едва только я услышал про ловчего, то вздохнул с облегчением. Мне казалось, что теперь нужно лишь поехать к Тагаю. А потом меня посетила очень простая мысль. Зачем Тагаю понадобился этот самый египетский купец? Если он верил в старую легенду и думал ее выгодно продать, почему не сделал это давным-давно? В Мохши он как у себя дома, здесь у него двор есть, и ясаков в округе немало. Его люди отлично знали, у кого нужно выспрашивать про то, что лежит в могиле. Они ведь сразу поехали в эту тайную обитель. Больше похоже, что Тагай и сам угодил в эту историю ненароком. Кроме того, он не такой уж великий вельможа, чтобы к нему клонил ухо Джанибек. Здесь явно замешан кто-то еще. Куда более могущественный и близкий к хану. Тайдула. Или мать Бердибека. Вот она как раз Тагаева сестра.

Он указал на кусок, лежащий перед Илгизаром, и подвел итог:

– Так что твоей лепешки вполне может не оказаться в халате Тагая. И в моих руках опять останется кусок оборванной нити. Кроме того, в твоих рассуждениях я ничего не услышал о Баялуни. Или хотя бы о ее гробнице. А ведь этот таинственный кусок лепешки прекрасно знал, что было туда положено тридцать лет назад.

Илгизар задумался:

– Выходит, что именно этот неизвестный сначала вовлек в это дело Омара, а потом Тагая. Скорее всего, эмир ему не сразу поверил. Для того и послал человека в лесную обитель, чтобы проверить правдивость сказанного. Явно не хотел предстать во дворце в роли легковерного сказочника, доверившегося байкам мошенников. Человеку, который знал, что положили в могилу тридцать лет назад, он поверил. Да и любой бы поверил на его месте.

– Человека этого должен знать Тагай, – не утерпел я.

– Если этим человеком не был твой брат. Ты не задумывался, зачем он вообще был нужен в этой истории? Таинственный незнакомец вполне мог обделать все напрямую с Тагаем. Боюсь, он привлек чужого всем заморского купца, чтобы у того, кто пойдет по его следу, остался в руках только очередной оборванный конец. Однако никакого другого пути я не вижу. Придется ехать к Тагаю. Хотя спешить с этим не стоит. Нужно еще и еще хорошенько подумать. Тем более, у меня здесь появилось еще одно небольшое дело. Нужно помочь этому Симону, приехавшему из Москвы.

Мне уже показалось было, что разговоры о делах на сегодняшний вечер закончились, однако после ужина Злат отозвал меня во двор для беседы с глазу на глаз:

– Этот монах прибыл сюда с тайной миссией. Он передал мне письмо митрополита Алексия, а тот – мой старый приятель, уже лет двадцать как знакомы, еще по Сараю. Просит помочь.

Перед моим взором сразу предстал смиренный инок Киприан и всплыли в памяти рассказы Саввы о хитросплетениях на путях веры.

– Ну, а я прошу помочь тебя, – продолжал между тем доезжачий. – Что поделаешь? Уж больно твое ремесло касается до церковных дел. Тебе можно потихоньку сунуть туда нос так, что ничего не заподозрят. Придется всего лишь поболтать с парой монахов. Спросить, не нужно ли им ладана. Делов-то…

Все представлялось настолько невинным, что насторожило меня не на шутку. Оказалось, не зря.

– С собой возьмешь слугу, – продолжил Злат. – Того самого, что с лицом замотанным всегда ходит. Про него уже весь город знает. Вот вместо него и пойдет Симон. Роста он такого же, лица не видно. А еще Мисаила. Мне это, если честно, самому не нравится, но помочь нужно. Завтра Симон тебе все сам обстоятельно расскажет, если захочешь, конечно. Ему нужно посмотреть один монастырь здесь, недалеко от города. До него с полфарсаха, однако стоит он в лесу, и место глухое. Там еще со старых времен понарыты пещеры. Вот в них и селятся всякие отшельники. Никто их не трогает. Они вроде как христианские монахи, люди духовного звания. А значит, по ханским ярлыкам, подсудны только церковной власти. Епископу, значит. Эмиру они не мешают, и ему до них дела нет. Сидят себе в лесу, даже в городе редко появляются. А, как выясняется, зря. К здешним священникам они на службу не ходят. Значит, в приходе не состоят. Монастыря там тоже не значится. Вот церковные власти и решили разобраться, что это за люди. Если православные, то нужен за ними догляд приходских священников, если монахи, то про них должен знать правящий архиерей. Всякое дело по чьему-нито благословению делаться должно.

Симон на следующий день объяснил нам все более подробно. Места здесь были глухие и от церковной власти удаленные. Епископ, которому подчинялись здешние края, сидел в Сарае, люди его сюда заглядывали редко. Потому весть, что в лесах завелся монастырь, про который в епархии ничего не знают, тревожила митрополичий дом уже давно. Однако руки до поры до времени не доходили.

Земли за Окой еще со времен митрополита Кирилла числились за епископами Сарайскими. Они ведали тогда больше степью и ее украинами, а потому и сидели в Переяславле. От Ногаевых гонений вослед Киевскому митрополиту бежали за леса, во Владимир. Сарский епископ Анфим тогда от рук нечестивых язычников смертную чашу приял. После перебрались уже под бок к самому хану, в столицу.

В державе наступил порядок и благоденствие, жизнь и имущество божьих слуг охранялись грозными ханскими ярлыками.

Между тем жизнь стала вносить свои перемены. Множество людей с русских краев стало уходить в степь. Хлебопашествовать. По ту сторону Оки земли бедные, лесные, без навоза так и совсем плохо родят. А на степных украинах чернозем. Такой жирный, хоть ешь. Здесь и урожай сам-двадцать не в диковинку. А у проса и того больше. Только поломаться над степной целиной. Кроме того, в здешних краях вызревала дорогая пшеница, цена которой на базаре не та, что на северную рожь.

Сначала пахали наездами, потом стали селиться насовсем, деревнями. Все чаще стала слышаться за Окой и в степи русская речь. За паствой потянулись и пастыри. Стали рубить церкви, обустраивать приходы. Священники были по большей части из тех же краев, что и другие крестьяне. Весь Червленый Яр, что в верховьях Дона, был заселен выходцами из рязанских земель. Получалось, что и священники принимали поставление от рязанского епископа. А епархия-то сарайская. За устройство прихода епископу немалые деньги полагаются. Вот и началась между рязанским и сарайским архиереями многолетняя пря. К великому соблазну паствы. Ибо сребролюбие никогда не почиталось в числе великих пастырских добродетелей.

Спор из-за Червленого Яра длился не один десяток лет, пока в прошлом году новый митрополит Алексий не покончил с ним жесткой рукой. Отныне эти земли окончательно отошли к рязанской епархии. Вот только докуда они тянутся, еще было не совсем ясно. Мохшинский улус вроде остался под Сараем, но в его лесах рязанская история грозила повториться на тот же лад. Только теперь за делами церковными все сильнее проступала хорошо продуманная политика.