Капитан рассказывал об этом подробнее:

– Там выше по течению в Дон впадает река. Она совсем близко подходит к другой речушке, которая впадает в Итиль. Сейчас, когда с верховьев идет вешняя вода, по этим речушкам вполне могут пройти корабли. Поэтому, если кто хочет проскочить из Итиля в Дон или наоборот, нынче спешат.

По его словам, желающих добраться из верховьев Итиля в Тану сейчас хоть отбавляй. Они спешат из Булгара с рабами, мехами и другим северным товаром. Те, кто идет с Дона, направляется по Итилю на юг. В Сарай, куда скоро придут караваны из степи, или к Бакинскому морю, за которым лежит Персия и путь в Хорасан и Индию. Сам капитан доставит нас только до волока, где находятся пристани, подчиненные даруге Бельджамена. Там он возьмет обратный груз на Тану.

– Выше по реке сподручнее плыть на корабле поменьше, – пояснил он. – Скоро вода спадет, появятся мели. Да и послам лучше плыть до самой русской границы, куда проходят только малые суденышки.

Бельджаменские пристани действительно появились скоро. Товары с севера, видимо, еще не начали прибывать, поэтому здесь не было большого оживления.

Было видно, что край этот гораздо более обитаем, чем степь, через которую мы плыли. За пристанями виднелись строения, а выше по течению темнели заросли деревьев.

– Дальше степь будет перемежаться с лесом, – показал на них рукой один из моих спутников. – Само название «Бельджамен» означает «дубрава».

На пристани нас ждали. Едва корабль причалил и на него перекинули сходни, важный тамгачи, сопровождаемый парой стражников, задал вопрос, где посланники патриарха. Видно было, что он уже пообщался с сотником, командовавшим нашим караулом.

Оказалось, что для нас приготовлен другой корабль и съестные припасы. Про ночлег на берегу не было сказано ни слова. Нам оставалось лишь вздохнуть, устремляя взор на свой новый ковчег, который был уже просто большой лодкой без малейшего намека на какое-либо помещение, укрытый от непогоды лишь холщовым навесом. Между гребцами оставалось совсем немного пространства, куда можно было поместить груз и водрузиться поверх него самому. Ночевать теперь точно придется на берегу.

Однако не успели мы ступить на доски причала, как прямо к сходням подъехали три всадника. Места там было совсем мало даже для пеших, но они и не подумали спешиться. Важный тамгачи со стражниками только испуганно шарахнулись из-под копыт. Всадники даже не обратили на него внимания. На них были одинаковые коричневые халаты и шапки, а у того, кто, видимо, командовал ими, имелся еще и пестрый шелковый пояс.

Старший привстал на стременах и зычно крикнул по-кипчакски:

– Кто здесь египетский купец по прозвищу Ат-Тарик?

Помню, как резануло мой слух это арабское «Ат-Тарик», вставленное в кипчакскую речь и выкрикнутое грозным голосом на бревенчатом причале, затерянном в глубинах Великой Степи. Одно дело говорить на языке Корана с дядюшкой Касриэлем, так же, как и я, занесенным за горы Каф из дальних стран, или уловить его в призыве муэдзина из мечети, совсем другое – услышать из уст суровых всадников, олицетворяющих власть.

Здесь земля султана, повелителя правоверных и охранителя веры. Было понятно, что это имя назвал человек, который вычитал его из письма, написанного по-арабски. Приказы этого человека беспрекословно исполняют опоясанные шелковыми поясами начальники конной стражи, перед которыми трепещут даже надменные тамгачи.

– Тебя хочет видеть доезжачий великого хана Джанибека, – объявил всадник, едва я назвал себя.

При этих словах он спешился, взял коня за узду и дал знак следовать за ним. Два его подчиненных остались в седлах, но отъехали от нас на расстояние, которое можно было назвать почтительным. Один в одну сторону, другой – в другую.

Только теперь я заметил приближавшийся к пристани небольшой конный отряд, который и опередили мои встречающие. Мы успели сделать едва пару десятков шагов, когда всадники оказались перед нами. Они тоже разъехались в стороны, остановившись на небольшом отдалении и оставив передо мной только троих. Двое с быстротой молнии спешились, и один схватил под уздцы коня того, кого назвали ханским доезжачим.

Это был крепкий старик с ослепительно белой бородой, одетый в коричневый монгольский халат без всяких украшений. Плечи его покрывал простой дорожный плащ серого цвета, но не холщовый, а дорогого сукна. Седую голову венчал отороченный темным мехом колпак, из которого торчало два черных пера. Он подождал, пока я приближусь, и не спеша слез с коня. Сопровождавший тут же подал ему изящный посох, украшенный резной рукоятью.

Опершись на него, как будто пробуя на прочность, старик сказал с усмешкой, обращаясь ко мне:

– Вроде подпорки пока не требуется, но ко всему нужно привыкать заранее. Как говорил один умный человек: для предусмотрительного не бывает неожиданностей.

Сказал он это еще до того, как я склонился в почтительном приветствии. Сказал по-гречески.

Так возник на моем жизненном пути Хрисанф ибн Мисаил, как именовали его на арабский манер мусульманские кади. Сам он называл себя Златом. Так переводится его имя с греческого на славянские языки. Так звали его и все знакомые, с которыми меня свела в дальнейшем судьба. Был он русским. Сын православного священника, не захотевший следовать по стопам отца, Хрисанф смолоду подался на ханскую службу. Изучив квадратное уйгурское письмо, дававшее доступ к важнейшим документам, он так и не стал писцом. Служил при почте, выполняя разные поручения, требовавшие смекалки и расторопности, потом попал в помощники к сарайскому эмиру. Много лет следил за порядком в старой ханской столице.

Все это он поведал мне потом, по дороге в Мохши. Времени было много.

Злат сказал, что теперь меня будет сопровождать он. По ханскому распоряжению. Ведь именно ему пришлось зимой расследовать исчезновение моего злосчастного брата, так и не отыскав тогда концы в этой загадочной истории. Когда голубиная почта от Хаджи-Черкеса принесла весть о моем появлении, сам хан повелел снова заняться этим.

Даже если ничего нового выяснить не удастся, все должны знать: правосудный султан сделал все от него зависящее, чтобы восторжествовала справедливость. Кроме того, хан распорядился возместить мне убытки, которые возникли в результате этого прискорбного происшествия. Излишне было напоминать, что меня самого хан считает своим гостем и все расходы по пребыванию в его владениях берет на себя. Что подтверждалось привезенной Златом дорожной грамотой.

Сейчас в ней не было особенной нужды – я путешествовал в сопровождении ханского доезжачего, перед которым падали ниц все смотрители придорожных ямов и начальники караулов, но рано или поздно мы расстанемся, и тогда эта грамота очень пригодится.

Вообще-то от Бельджамена на Мохшу вела хорошая сухопутная дорога, но Злат решил сделать небольшой крюк, проплыв часть пути по реке вместе с патриаршим посольством.

– Моим старым костям уже тяжело трястись по многу дней в седле, – кряхтел он, – а на корабле можно спокойно отлеживаться, глядя, как твоя задница потихоньку перемещается куда надо. Да и болтать сподручнее. Старики ведь болтливы.

С собой на корабль он не взял никого. Свита так и следовала берегом. Даже пожитки с вьючных лошадей не сняли. «Скоро опять пересаживаться». Плыли медленно. Сменных гребцов больше не было, поэтому останавливались часто. Разводили костры.

Степь теперь все чаще перемежалась лесом: то тут, то там, в оврагах или на пригорке темнели кучки деревьев. Мне это казалось очень красивым.

– Подожди, доберемся до Мохши, увидишь, что значит настоящий лес, – посмеивался Злат.

Патриарший посланник в первый же день, потихоньку отведя меня на берегу в сторонку, предупредил, чтобы я держал с ханским слугой ухо востро. Еще несколько лет назад был он помощником у самого визиря Хисамутдина Махмута. По всяким путаным делам. Всю жизнь ими занимался. Еще смолоду разбойников ловил.