– Это я к тому, что сторонники ромеев могут тайно помешать любому начинанию короля Стефана.

Он больше ничего не сказал и после долгого молчания снова стал рассказывать какую-то интересную историю. Но понять смысл предупреждения было несложно. Нам угрожала нешуточная опасность. Она могла исходить из окружения константинопольского патриарха, враждебного сербской автокефалии, или от самого князя Симеона, брата сербского короля, правившего в Фессалии.

Смысл предупреждения сводился к старой доброй истине: «Молчание – золото».

Если честно – напугал он нас порядочно. Однако деваться было некуда. Мы были в одной лодке.

Мисаил целыми днями предавался размышлениям о том, какой основой лучше закреплять запах, Савва снова беспечно рассуждал, как варят миро в разных церквях. Он был человеком основательным и старательно изучил вопрос. Оказывается, католики вообще просто смешивают готовый бальзам с оливковым маслом. А армяне варят миро раз в семь лет. Купец даже показывал Мисаилу какой-то рецепт, насчитывающий целых сорок составных частей. Так что, когда перед нами наконец выросли вершины Святой горы, в голове у того было немало самых прекрасных идей варки благовонного масла. Сейчас я даже жалею, что тогда не поинтересовался хоть одним из них. Мисаил говорил, что нужно кое-что попробовать и проверить, а его глаза уже горели в предвкушении часа, когда он снова окажется перед милыми его сердцу загадочными сосудами и лампами.

Ветер не всегда дует туда, куда хочется кораблю.

В который уже раз судьбе было угодно переменить наши планы.

Святая гора выросла перед нами из моря через три недели пути. После очередного долгого перехода Савва указал на появившийся вдали берег и сказал:

– Афон!

Только к берегу мы пристали не скоро. Сначала корабль долго продолжал идти на север, оставляя гору в стороне, и лишь когда она оказалась почти за кормой, повернул на запад. Так мы и плыли, едва не до самого вечера, вдали от едва угадывавшейся за бортом земли. Самым странным показалось, что после того, как мы, наконец, повернули на юг и подошли совсем близко к берегу, корабль снова двинулся назад, на восток. Вряд ли наш опытный кормчий, чувствовавший себя подобно рыбе в лабиринте далеких островов, заблудился в знакомых водах.

Уловив мое недоумение, Савва немедленно пояснил:

– Нарочно ушли к сербскому берегу, подальше от любопытных глаз. С этой стороны и подойдем к монастырю. Это уединенная обитель со своей пристанью. Хиландар. Его основал когда-то сербский король.

Пристань была безлюдной. Нас встречал лишь одинокий сторож. Оказалось, что мы прибыли как раз во время большого христианского праздника. Богомольцы отмечали Вход Господень в Иерусалим.

– Хороший человек всегда прибывает вовремя, – весело пошутил купец. – Еще и с вином.

Оставив груз на корабле, мы двинулись пешком в монастырь, до которого оказалось около получаса неспешной ходьбы от берега. Не скрою, наша тесная каюта на преданном воле волн утлом суденышке показалась мне теперь куда более надежной, чем твердая земля под ногами. Неизвестность всегда пугает сильнее, чем опасность. Большой крюк по морю, который сделал наш корабль, чтобы подойти сюда с другой стороны, наводил на грустные мысли и ничего хорошего не сулил. С безжалостной очевидностью я ощутил, что нахожусь на чужой земле, где царят неведомые мне порядки.

Правда, странноприимный дом, куда нас привел Савва, стоял немного на отшибе, отгородившись от церковной суеты высокой стеной. Нам постелили хорошую удобную постель с подушками, на стол в трапезной поставили блюдо с жареной рыбой, пшеничные лепешки с медом.

– Хорошо, что все в церкви. Выспимся и поедим как следует. Да и стол нынче праздничный. Завтра, кроме пустой каши, ничего не будет. Великий пост. С утра уберемся на корабль. Здесь свои порядки. Иноверцам не всегда рады.

Мне стало совсем неуютно. Будь моя воля, я убрался бы на корабль прямо сейчас. Хоть и одет я был в греческое платье, но чувствовал себя вором, пробравшимся в чужой дом. Чего уж говорить про Симбу, который своим африканским лицом сразу привлекал внимание.

Словно угадав мои мысли, Савва ободрительно произнес:

– Здешние монахи – народ бывалый. Многие в паломничество ходили в Иерусалим и на Синай, видали христиан из Эфиопии. Они скорей обрадуются гостю из таких дальних стран.

Уложив нас спать, он отправился по своим делам.

Когда мы проснулись утром, Савва уже дожидался, усевшись на лавке у входа. Вид у него был радостный и веселый:

– Отправляемся обратно на свой утлый челн. Здесь в монастыре все равно поесть дадут только в обед, да и то сказать, снова строгий пост. Пустая каша. Я у келаря сыров набрал из-под замка. Хлебов свежих. На корабле ребята, поди, уже рыбы наловили. – Он блаженно потянулся. – Там хоть умоемся. А то у этих постников и баня в году положена только всего пару раз. Потому как умерщвление плоти. Мы же люди простые, мирские, нам жить надобно.

Во всем его поведении чувствовалось некое облегчение.

– До полудня сгрузят вино. Ваш ладан тоже отец эконом берет весь. О цене я уже сговорился – в обиде не будете. На деньги даст заемное письмо к меняле в Константинополь. Я ведь вас обещал туда доставить. Сегодня и отплываем.

Мы с Мисаилом только переглянулись. О мире ни слова. Купец, заметив это, захохотал:

– Повезло нам. Решилось дело само собой. Ибо, пока я там сапоги мял в чужих краях, здесь сотворились перемены великие.

Рассказывал он все уже по дороге к морю:

– В декабре император Иоанн Кантакузин отрекся. Теперь он смиренный монах и вкушает такую же пустую кашу, от которой мы бежим сломя голову этим прекрасным утром. Война, конечно, не кончилась, как же царственным людям без войны? Теперь с императором Палеологом будет биться сын Кантакузина Матфей. Нам до этого дела нет. Только вослед за императором на постную кашу отправили и патриарха Филофея. На его место посадили Каллиста. А от него сразу и болгарам, и сербам отеческое благословение. Признание автокефалии. При условии, конечно, что его будут в первое место чтить, как отца родного. Самое главное, чтобы сербский и болгарский государи ромеям бед не чинили. Так что миро теперь к ним повезут, как встарь – из Константинополя. Уже на этой неделе будут варить. Меня вот за ним и послали. Так что нам снова по пути. Чего нахмурился? Иль не рад? Товар продал с выгодой и без хлопот. В Царьград я тебя доставлю. С миром всех этих хлопот теперь не будет. Или думаешь про недругов, от которых на Кипре ушел? Коли они знают, куда ты путь держишь, то станут тебя поджидать. Может, помочь чем? Я ведь, как ни крути, твой должник. Таиться не буду – мое усердие высоко оценили.

Помочь. Если бы я знал, чем мне теперь нужно помогать. Что теперь было делать с письмом к патриарху Филофею, которого лишили сана? Дед надеялся, что он поможет мне добраться до царства Джанибека.

– У меня письмо к Филофею.

– Так ладан ты уже продал. Или хочешь договориться на будущее? Могу пособить. Хотя и Филофей может купить. Он ведь сейчас здесь на Афоне. В Афанасьевской лавре. Самый знатный в этом краю монастырь. Недалече отсюда.

Странно, но уверенность вернулась ко мне только на борту корабля. Качающаяся палуба, отданная во власть коварной пучины, казалась теперь куда более надежным местом, чем земная твердь. Словно полоса воды, отделявшая корабль от берега, была границей с миром, где западня могла таиться за каждым поворотом. Море открыто, и все в нем видно от горизонта до горизонта, его опасности ничто по сравнению с человеческим коварством. Дорога на суше скрывается уже за ближайшим поворотом, и никто не может сказать, что ожидает за ним. Я посмотрел на высоченные кипарисы, закрывающие вид на монастырь. Кто знает, чьи недобрые глаза сейчас, может быть, смотрят на нас из тени его густых ветвей?

Захотелось снова уйти в море. На простор, где только звездам и ветру ведомо, куда ты плывешь.