Едва ли кто-то спокойно спал в эту ночь. Утром мы, зевая, сидели в стареньком пассажирском боте, приближавшемся к городу Белогорску. Толик ткнул меня локтем в бок:

— Вон, смотри…

Город был виден издалека благодаря атмосферному генератору, который не позволял вечному болотному туману накрыть его. Со стороны это выглядело как расширяющийся вверх конус чистого воздуха, в центре узкой части которого и находился город.

Бот приземлился на потрескавшейся асфальтовой площадке, мы вышли. Я сделал глубокий вдох и просто физически ощутил, как мои легкие очищаются от тумана и наполняются чистым, прохладным воздухом. Яркое солнце и сверкающее синее небо резало нам отвыкшие от дневного света глаза.

Толик опустился на колени на краю площадки.

— Ребята, смотрите, одуванчик. Нормальный одуванчик, зеленый…

Краем глаза я увидел Марину, она смотрела на синее небо и не могла оторваться. То ли от яркого света, то ли от радости по ее щекам текли слезы.

Мы поселились в маленькой дешевой гостинице, денег хватило на комнату для каждого. Каждый вечер нас навещали двое кураторов, брали с нас расписку, что день прошел без нарушений правопорядка и очень сердились, если кто-то опаздывал к ежевечерней проверке.

А как было не опаздывать! Целыми днями мы бродили по этому маленькому городу, с наркоманским вожделением вдыхая его воздух. К концу первой недели не осталось в городе ни одного парка, ни одной забегаловки, где не побывали бы наши.

Всего девять месяцев провели мы в Лагере, но как же сильно мы изменились… Мы забыли, что в городе принято здороваться с абсолютно незнакомыми людьми и вздрагивали всякий раз, как кто-нибудь кричал: "Привет! Как дела?". Сидя на скамейке или просто идя по улице, не было нужды каждую минуту поглядывать по сторонам и прислушиваться к шорохам. Здесь было абсолютно безопасно, и осознание этого приводило нас в состояние эйфории.

Но главное — небо. Белогорск был маленьким городком, и глядя вверх, человек чувствовал себя как бы на дне серого глиняного стакана: мощности атмосферного генератора хватало лишь на то, чтобы расчистить круг неба непосредственно над городом. Тем не менее, это было настоящее синее небо, от которого невозможно было оторвать взгляд.

Одним прекрасным, ярким утром я проснулся от грохота; зевая и на ходу натягивая джинсы, я подошел к двери и открыл ее. Несмотря на ранний час, Толик был уже собран и даже причесан — явно постаралась Саша, стоящая рядом. С немалым удивлением я увидел, что она сменила свой повседневный наряд — джинсы с футболкой — на весьма милое летнее платье (впрочем, похоже что купленное в секонд-хенд).

— По какому поводу?

— Забыл, какой день сегодня?

— Э-э-э… пятница.

— День города сегодня!

— Кто сказал?

Саша засмеялась:

— В окошко выгляни!

И действительно, центральная площадь, краешек которой был виден из окна, потихоньку заполнялась народом. С максимальной скоростью одевшись и забыв почистить зубы, я вылетел вслед за нашими ребятами. На площади было шумно, играла музыка и зазывали покупателей лоточники с мороженым и пивом; возле высокого здания — очевидно, администрации — поставили простую деревянную трибуну. Вскоре на ней появился седоватый представительный человек.

По всей видимости, это был мэр, так как едва он поднял руку, гомон моментально утих. Музыка играла еще несколько секунд, потом смолкла и она.

— Граждане Белогорска! В этот светлый праздничный день так отрадно мне видеть ваши лица, не омраченные тревогами за завтрашний день! Всего тридцать лет назад наш прекрасный город представлял собой руины, затянутые серым туманом. Но люди вернулись в него, и теперь наш город вновь полон жизни, и над ним вновь синее небо!

За спиной я услышал ленивый голос:

— Смотри, приехали к нам. Говорят, они там крыс едят. Сложно им в ресторане придется…

Я резко оглянулся; рядом со мной стоял молодой человек лет семнадцати с девушкой. Он смотрел на меня с ленивым любопытством.

— Имел я как-то дело с одним из этих… тупой, как пробка. Говорят, у них с мозгами не так, потому и не проходят.

Я уже не слышал восторженных речей мэра; откуда-то снизу, с самых глубин души, поднималось кипящее белое пламя.

— Я ведь могу врезать. Прямо сейчас. Ты не успеешь даже крикнуть.

Юноша снисходительно улыбнулся, как улыбаются взрослые, услышав нелепость от ребенка:

— Правильно их изолируют. У них психика повреждается.

Я только сейчас понял, что юноша, глядя прямо на меня, говорил обо мне в третьем лице, словно считая меня мебелью.

Меня кто-то ухватил за локоть и втянул за спины людей, не дав ответить. Я повернулся; передо мной стояла Марина, и я не сразу ее узнал. Ее волосы, обычно стянутые в невзрачный хвостик, были собраны в сложную прическу, платье спокойного серого цвета открывало плечи, на ее ногах были простые, но красивые туфельки на каблуках, и похоже, этим утром она впервые в жизни пользовалась косметикой. Увидев мой взгляд, она порозовела, однако сказала строго:

— Не лезь, хорошо? Все равно виноватым будешь ты.

А в голосе мэра появились сакраментальные нотки:

— Когда произошла катастрофа, весь мир впал в уныние; люди умирали, и лишь мутанты плодились и размножались на обезлюдевших землях. Но мы вернулись, и снова над нами сияет солнце! И клянусь, мы не забудем великого подвига первопроходцев. В память о них сегодня атмосферный генератор будет на полчаса отключен.

В толпе начался недоуменный ропот; рядом со мною скрюченный радикулитом пенсионер пробурчал:

— Ага, в память… небось опять профилактику провести надо, а запасной сдох.

Серые стены тумана, окружавшие город, заколыхались и начали сдвигаться; не прошло и пяти минут, как туман накрыл площадь. Он был необычно густым, словно брал реванш за все годы, что его не пускали в Белогорск. Туман мгновенно поглотил все краски, сделав яркую праздничную площадь похожей на мутную акварель на серой бумаге.

Люди испуганно озирались, дети в толпе заплакали. Болотный туман имеет странное свойство — со временем к нему привыкаешь и можешь свободно опознавать тени, скользящие в нем, но когда оказываешься в тумане первый раз, чувствуешь себя слепым. Я повернулся к Марине: