По структуре некрополя и особенностям обряда с рассмотренными памятниками вполне сопоставим могильник Агойский аул. Правда, там нет могил с каменной обкладкой и господствует юго-восточная ориентировка погребенных, но учитывая смену в ориентации могил, прослеженную в Бжиде, можно предположить, что для погребальных обычаев местного населения в V–VII вв. было важно соотнести направление могил с неким значимым в данное время и в данном месте ориентиром, причем сам этот ориентир мог меняться у населения одного поселка со временем, а в разных местностях просто не совпадать. Отсутствие же каменных обкладок может быть объяснено как незначительностью вскрытой площади, так и локальной особенностью. Наиболее поздние погребения в Бжиде датируются около середины VII в., а в Агойском ауле — около последней трети этого столетия. Тем не менее, делать какие-либо выводы на этом основании преждевременно, ведь ни один памятник в Туапсинском районе не исследован полностью, а могильники VIII–IX вв. вовсе не раскапывались.

Перечисленные памятники Туапсинского района сближают и некоторые черты костюма погребенных. Например, вне зависимости от пола, преобладает одежда, подразумевающая одну фибулу, застегивавшуюся на груди или у шеи. В единичных случаях, когда у погребенного было две или даже четыре фибулы, они располагались в ряд на одной стороне грудной клетки. Прочие особенности одежды, погребального обряда, инвентаря также свидетельствуют о близости материальной культуры населения, оставившего рассматриваемые памятники. Некоторые отличия в материальной культуре могильников Туапсинского района, по сути, сводятся к тому, что в Бжиде найдено заметно больше импортных и престижных изделий. Это вполне можно объяснить статусом крупного поселка, которому принадлежало бжидское кладбище. Кроме отмеченных выше групп вещей, объединяющих туапсинские памятники с более северными, можно отметить и некоторые черты, особенно отчетливо выявляющиеся на примере бжидских материалов. В них прослеживаются связи с культурами Абхазии и Сочинского района, что не удивительно, учитывая географическую близость Туапсинского района этим культурам. Интереснее то, что в отличие от памятников в районе Новороссийска, в Бжиде встречаются вещи, явно связанные с боспорско-керченским кругом древностей (табл. 76, 10) (Засецкая И.П., 1993, табл. 4, 40; 5, 21–22).

По сведениям письменных источников, в районе Туапсе в раннем средневековье локализуются зихи, причем, как по сообщению Псевдо-Арриана, так и из сопоставления с данными римских авторов очевидно, что область этого народа или племенного союза около V в. существенно расширилась за счет вытеснения или поглощения других этнокультурных групп (Анфимов Н.В., 1980, с. 110–111). Прослеженная динамика эволюции древностей Туапсинского района вполне соответствует этой картине.

Для изучения раннесредневековых древностей соседнего с ним Геленджикского района опорным является Борисовский могильник. В.В. Саханевым здесь было исследовано более 200 грунтовых могил, что составляло далеко не большую часть раннесредневекового кладбища. Даже на затронутых раскопками участках довольно много могил было ограблено, а к настоящему времени памятник практически погиб, что подтвердили исследования А.В. Дмитриева в 1978 г. Но и полученная явно отрывочная информация позволяет сделать ряд наблюдений. В.В. Саханев выделил на могильнике три группы погребений, различающиеся как локализацией, так и хронологически, и типологически.

Группу I В.В. Саханев датировал VI в. и относил к «Юстиниановской культуре», подразумевая, как и А.А. Спицын, круг влияний Византии в Причерноморье и на Кавказе, фиксируемый ременной гарнитурой геральдического круга и некоторыми другими вещами. В настоящее время предложен ряд оснований для хронологической дифференциации «геральдических» гарнитур (Гавритухин И.О., Обломский А.М., 1966. Гл. 3). Опираясь на них, можно утверждать, что датировка наиболее выразительных комплексов I группы Борисовского могильника не выходит за рамки VII в. Лишь в отношении некоторых, довольно бедных, наборов (табл. 78, 89, 97, 98, 100–102) может быть предложена широкая дата, включающая и VI в. (табл. 78, 104, 107).

Из 15 погребений группы II большинство разграблены или не имеют узко датируемых вещей, а в погребениях 73 и 69 представлены вещи, показательные для VII в. На плане могильника группы I и II соседствуют. Очевидно, чтобы говорить о «переходном» характере группы II к более поздней, как предлагал В.В. Саханев, мы имеем слишком мало оснований.

Подавляющее большинство погребений I и II групп совершено по обряду ингумации в каменных ящиках или, значительно реже, в простых грунтовых ямах. Ориентировка очень разная. В 128 могилах этих групп кремации встречены семь раз (правда, следует учитывать, что в некоторых могилах к моменту раскопок вообще не осталось ничего). В отношении погребений, исследованных в 1911–1912 гг. (плана раскопок 1913 г. нет) можно утверждать, что кремации расположены на периферии раскопанных участков, но их синхронность ингумациям подтверждает полное сходство пряжек: из погребения 47 — найденной в погребении 191, а из погребения 28 — в погребении 167 (табл. 78, 45, 81). Кремации совершены на стороне, и прах помещен в каменные ящики (лишь однажды — в грунтовую яму), ничем не отличающиеся от тех, где найдены ингумации. В погребениях 28 и 178 кроме сожженных костей находились черепа. Несмотря на близость многих категорий инвентаря, Борисовский могильник явно существенно отличается от Дюрсо и других более северных памятников. Заметны отличия и от могильников Туапсинского района, где наблюдается унификация в ориентировке и к VII в. полностью исчезают кремации. При рассмотрении ранних групп Борисовского могильника обращает на себя внимание большое число погребений, совершенных в сравнительно узкий отрезок времени. Вероятно, некрополь принадлежал довольно многочисленной группе людей, возможно, здесь был торговый и военно-политический центр, тогда становится понятной и большая вариабельность погребальных обрядов.

Единственным поселением, относящимся к той же эпохе, что и рассмотренные выше могильники, является городище «МТС» у Новомихайловского. Культурный слой на нем содержит довольно много импортной посуды V–VI вв., отмечены здесь и следы стен, сложенных из грубо отесанных плит на известняковом растворе, каких-то каменных конструкций, черепицы, в том числе с клеймом, обломки обработанного мрамора и мраморной капители (табл. 76, 14, 15) (Анфимов Н.В., 1980, с. 93–95). Ряд авторов помещают в районе Новомихайловского Никопсию, однако, с точки зрения данных письменных источников, такая локализация далеко не безупречна (Воронов Ю.Н., 1988, с поправками по: Малахов С.Н., 1992, с. 149–170). При рассмотрении данных археологии следует отметить, что городище «МТС» не так уж велико, кроме того, небольшой зондаж Н.В. Анфимова не позволяет достоверно датировать и атрибутировать остатки сооружений.

Набор находок, определяющий облик группы III Борисовского могильника, В.В. Саханев соотносил с древностями салтово-маяцкого круга. А в свете новых материалов и разработок этот горизонт памятника тяготеет к кругу «кубано-черноморской группы кремаций» (Пьянков А.В., Тарабанов В.А., 1998).

В Причерноморье из более чем десятка известных могильников этой группы (рис. 12А) характер погребальных сооружений изучен раскопками лишь на трех. Основным типом погребений здесь являются кремации на стороне с помещением частично собранного праха и остатков костра в небольшую ямку, реже — в урну. По крайней мере, значительная часть инвентаря носит следы пребывания в огне, а некоторые вещи преднамеренно испорчены, иногда часть инвентаря помещали отдельно от остатков кремации. Этот обряд не имеет местных корней. О появлении нового населения свидетельствует и то, что могильники основаны на новых местах («8-я щель» содержит только древности этого времени, в Южной Озерейке перерыв с погребениями предшествующего периода составляет не менее трех веков). В Дюрсо они занимают особую зону.