Именно продуктивность степей определяла направления сезонных перемещений стад. Летом они двигались на север, к обильным пастбищам луговой степи, зимой — на юг, к бедным сухим степям и полупустыням, где все же можно было найти подножный корм и спастись от холодов и снегов севера. Именно поэтому столица Золотой Орды была основана в низовьях Волги, в зоне сухих степей — исходном и конечном пункте сезонных кочевий.

Существенные различия в биологической продуктивности прослеживаются и в широтном направлении. В резко континентальных областях Центральной Азии распространены в основном низкопродуктивные сухие степи, полупустыни и пустыни. По мере движения на запад степи становятся все более продуктивными за счет лучшего их увлажнения атлантическими циклонами. В западной части степной зоны, на европейской части СССР, преобладают наиболее богатые (до 20 т/га в год) луговые и умеренно засушливые степи. Богатство пастбищ причерноморских равнин в значительной мере определяло стремление скотоводов-кочевников двигаться по степи в западном направлении.

Легенды об этих благодатных краях передавались из поколение в поколение, достигая глубинных районов Центральной Азии. Поход войск Чингис-хана в половецкую степь убедил монголо-татар в реальности этих преданий. Джучи — сыну Чингис-хана — персидский писатель Джузджани в сочинении «Насировы разделы» (1259–1260 годы) приписывает такие слова о половецкой (кыпчакской) земле: «Во всем мире не может быть земли приятнее той, воздуха лучше этого, воды слаще этой, лугов и пастбищ обильнее этих». Об этой стране, «обильной пастбищами зимой и летом», говорил и Ибн аль-Асир[87].

Отмеченные различия в продуктивности степей в северном, южном, западном и восточном направлениях сохранялись и в прошлом, хотя количественные показатели могли меняться. Границы степной зоны Северной Евразии установились в общих чертах около трех тысяч лет назад и в дальнейшем существенно не менялись.

Для полноты картины рассмотрим еще один фактор, действующий в системе «природа — общество». Речь идет о биологии человека, учет которой важен при решении сложных вопросов этой темы.

Напомним слова Н. Ф. Федорова, от философии которого, — выдвигающей на первый план активность совокупного человеческого разума, — нам не следует полностью отказываться, несмотря на имеющиеся у него неточности и противоречия. Он писал: «Из трех видов эволюции: неорганической (под- и пред-органической), органической (физиологической и психологической) и над-органической (культурной и социальной), ограничивать исторический процесс только последним (тогда как деятельность человеческая простирается и на первые два вида эволюции) есть крайний произвол…»[88] К близкому выводу приходят сейчас ученые, и в частности некоторые философы, мнение которых выразила Т. В. Карсаевская: «На современном уровне научного познания вряд ли приемлема абстрактная социологизация в понимании человеческого организма и тенденции его развития… Признание ведущей роли социального детерминирования во взаимодействии биологического и социального не исключает определенного обратного влияния биологических закономерностей па общественную жизнь»[89].

На это обычно возражают следующее: поскольку биологическая компонента человека стабильна, а социальная — развивается стремительно, то последняя полностью подчиняет себе первую. Однако вряд ли можно говорить о полной консервативности биологии Homo sapiens с момента его появления около 40 тысяч лет назад только на основе постоянства строения костной системы. С другой стороны, несомненная замедленность биологического развития может как раз являться важным тормозящим фактором, определяющим некоторые стороны социальной сферы.

Нельзя сказать, что наука уже овладела рычагами, способными разрешить это противоречие, выражающееся в накоплении груза мутаций, врожденных аномалий, генетических болезней, психофизиологических расстройств и т. д. «В настоящее время уже ясно, что попытки до предела «социологизировать» и, так сказать, «онаучить» жизнь потерпели неудачу. Человек как мыслящее и чувствующее существо еще раз доказал, насколько он сложнее тех сциентистских ограниченных представлений о нем, которые когда-либо создавались в прошлом, существуют в настоящем и, наверное, будут создаваться в будущем»[90].

Важнейшая функция всех жизненных форм на Земле заключается в стремлении к продолжению себя в потомстве. Этот всеобщий биологический закон, определяющий непрерывность существования видов, относится и к человеческому обществу. Реализация этой задачи в биологическом плане связана прежде всего с воспроизводством потомства, питанием родителей и подрастающего поколения. Для этого человеку всегда была необходима определенная территория Земли, откуда он черпал природные ресурсы главным образом для производства материальных благ.

Для кочевников-скотоводов, как уже говорилось, такая территория должна была быть гораздо большей по сравнению с территорией племен и народов, развивавших иные типы хозяйства. Это обстоятельство оказывало определенное влияние на социальную структуру кочевого общества. Все это вело к политической нестабильности в степной зоне и к «выплескивавшимся» за ее пределы нашествиям.

Конечно, не нужно впадать в крайность, биологизируя процессы, имеющие ярко выраженную социальную окраску. По этому пути идут те, кто пытается сравнить прослеживаемые в истории подъемы и спады в развитии отдельных народов с эволюцией индивидуального живого организма, ограниченной схемой «рождение — расцвет — плодоношение — смерть». Так рассуждал, например, знаменитый арабский писатель, историк и мыслитель Ибн Хальдун (1332–1406) — современник эпохи Куликовской битвы. «Государства, как и люди, — писал он, — имеют собственную жизнь. Они развиваются, достигают зрелого возраста, а потом начинают идти к упадку. Эти превращения совершаются не по произволу людей, а по объективным причинам. Каждое государство несет в себе неизбежные причины своего развития и падения»[91].

В конце XVII века наш великий соотечественник — писатель, поэт и историк Н. М. Карамзин, путешествуя по Западной Европе, писал по этому поводу следующее: «Наблюдайте движения природы, читайте историю народов в Сирии, в Египте, в Греции — и скажите, чего ожидать невозможно? Все возвышается или упадает: народы земные подобны цветам весенним; они увядают в свое время — придет странник, который удивлялся некогда красоте их; придет на то место, где цвели они… и печальный мох представится глазам его… Одно утешает меня — то, что с падением народов не упадает весь род человеческий: одни уступают место другим, и если запустеет Европа, то в середине Африки или в Канаде процветут новые политические объединения, процветут наука, искусство и художества»[92].

В дальнейшем Н. Я. Данилевский вывел особый «закон», по которому «ход развития культурно-исторических типов похож на многолетние однополые растения, у которых период роста неопределенно продолжителен, но период цветения и плодоношения относительно краток и истощает раз навсегда их жизненную силу». «Для римского мира этот период расцвета составляет 400 лет, для Греции — 600 лет, для евреев от времени Самуила до Ездры и последних пророков — от 500 до 600 лет и т. д.»[93]. В последнее время эти цифры, определяющие якобы периоды подъемов и спадов в развитии отдельных народов и их объединений, были удвоены и «округлены» до 1200 лет[94].